Царь (СИ)

— Господине, — закричал парень, спрыгнув с коня и поклонившись прославленному воеводе.

— Чего тебе? — развернулся в его сторону князь.

— Вот, велено в руки передать, — еще раз поклонился Первак и подал роспись.

Пожарский, в отличие от многих бояр, был не только грамотен, а скорее даже хорошо образован, так что, подхватив грамотку, быстро прочел ее содержимое и нахмурил брови.

— Пушки лишними не будут, — задумчиво проронил он, — но на стены их сразу не затащишь… Ладно, государь мне сказывал, что отдаст пушки у ляхов захваченные. Сейчас пошлю людей за ними.

— Не прикажешь ли чего, князь Дмитрий Михайлович?

— Ступай с богом, да скажи: все сделаем, как государь повелел.

Вернувшись после разговора с воеводой в лагерь, Анциферов кинулся к царскому шатру и застал там прелюбопытнейшую картину. Вышедший из шатра государь на чем свет стоит материл валяющегося у него в ногах боярина.

— Да лучше бы ты сам утонул, песий сын! Чтоб тебя проклятущего все окрестные русалки защекотали скопом, к сожительству принудили!

Толпящиеся вокруг свитские смотрели на провинившегося боярина без малейшей приязни, похоже прикидывая уже, где его ловчее будет повесить. Царь, однако, приказа о расправе не дал и, закончив ругаться, коротко приказал, будто сплюнул:

— Пшел вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели!

Первушка бочком протиснулся к стоящему неподалеку Янеку и тихонько спросил:

— Чего это тут стряслось?

— Кажется, этот боярин…

— Князь Петр Пронский…

— Да, наверное, так вот, он должен был доставить пороховой обоз, но по какой-то причине порох им доставленный оказался подмоченным. То ли под дождь попали, то ли при переправе намочили.

— Беда-то какая!

— Угу, — неопределенно буркнул литвин, внимательно наблюдая за царским шатром, как будто высматривая кого-то.

— Первак, где тебя черти носят? — Беззлобно ругнулся подошедший к ним Пушкарев.

— Да как же, Анисим Савич, сам же посылал с росписью к князю Пожарскому!

— Верно, посылал, — вспомнил полуголова, — ну и что, отдал роспись то?

— А как же, Дмитрий Михайлович велел передать, что все исполнит, как государь повелел.

— Исполнит, куда же он денется, — вздохнул Пушкарев, — вот только теперь без ляшского зелья. Пушки и ядра отдадим, а порох себе оставим.

— Нешто все так худо?

— А! — Махнул рукой поморщившись, Анисим и продолжил: — Ты вот что, бери в охапку своего литовского дружка и ступайте-ка оба к государю.

— Зачем? — Испугался Анциферов.

— А вот там и узнаешь, идите, кому сказано!

Делать нечего, пришлось Первушке, взяв с собой Янека, идти к царскому шатру. Государь к тому времени уже зашел внутрь и дорогу им преградили скрещенные протазаны податней.

— Куда вас нелегкая несет? — хмуро спросил один из них, рослый детина в посеребрённом панцире и шлеме.

— Государь велел…

— Нет, ну ты посмотри какие сановные люди! — Едко воскликнул второй, несколько более тщедушный податень одетый точно так же. — Их, оказывается, государь кликнул…

— Не говорили про вас ничего, — решительно перебил его здоровяк, — шли бы вы болезные, отсюда подобру-поздорову пока целы, уж больно царь нынче гневен!

— Государь велел, — насупившись, повторил Анциферов.

— Ничто, другой раз будешь знать как рындам и податням дорогу переходить! — Злобно прошипел второй. — Иди отселева, пока ратовищем [51] не огрел!

Тут из шатра выглянул сам Михальский и, увидев что Первушка с Янеком уже пришли, велел их пропустить.

— А вот и они, прекрасная панна, — воскликнул я, увидев входящих молодых людей. — Насколько я понимаю, с паном Корбутом вы знакомы, а второго зовут Акакием Анциферовым.

— Паном Корбутом? — С непередаваемой интонацией, в которой удивление смешалось с легким сарказмом пополам с презрением, воскликнула Агнешка, — ах это ты Янек…

— Счастлив видеть вашу милость в добром здравии, — пролепетал литвин, едва не упав в обморок при виде предмета своей страсти.

— Ну, насколько я понимаю, ваш старый знакомый — шляхтич, а потому "пан", — широко улыбнулся я.

— В Речи Посполитой много шляхтичей, — проворковала в ответ полячка и снова повернулась к Корбуту. — Спасибо, мой добрый Янек, я так рада увидеть хоть одно родное лицо, среди всех этих…

— Отвратительных рож, — любезно подсказал я замявшейся девушке. — Что же, я счастлив, прекрасная панна, что смог доставить вам хоть маленькую радость. Вашему бывшему слуге совершенно нечем заняться, а потому он поступает в ваше полное распоряжение. Насколько я понимаю, дело для него привычное. Так же я поручаю вас попечениям господина Анциферова, он будет следить за тем, чтобы у вас всего было в достатке и отвечать за вашу безопасность.

— Благодарю ваше высочество за заботу, — Агнешка манерно присела в книксене, выглядевшем довольно нелепо принимая во внимание ее мужской наряд. — А что пан Анциферов тоже шляхтич?

— Поверьте мне, дорогуша, — ухмыльнулся я на явный намек спесивой полячки, — с высоты его происхождения, разница между вами и королевичем Владиславом совершенно незаметна!

Услышав это, панна Карнковска вздрогнула, как от пощечины и, поджав губы, стремительно вышла вон. Корбут пожирая ее глазами, был готов двинуться следом, но Первак удержал его.

— Вот что, молодые люди, — внимательно посмотрел я них, — смотрите, чтобы все ладно было. Ты Янек, поди, и сам знаешь чего делать, а ты Акакий (ну и имечко тебе родители подобрали, прости господи!) сходишь к немецким маркитанткам и прикупишь для девицы чего положено. Рубашек там, на смену, или еще чего. Да скажи им, чтобы цены не задирали, а то я сам с ними торговаться начну.

— Сделаю, государь.

— Ну, ступайте.

Дождавшись когда приятели, отвесив церемонные поклоны, выйдут, я подошел к походному трону и, усевшись на него, спросил у Михальского.

— Как думаешь, Корнилий, слыхал твой пленник как я Петьку Пронского крыл?

— Вы так кричали, ваше величество, что вас слышал весь лагерь!

— Хреново, — буркнул я, но что именно хреново, уточнять не стал.

Выйдя из шатра, Первушка с Янеком опять оказались рядом стоящими на часах податнями. Служивые дружно скрестили на них взгляды, как будто недоумевая, дескать, чего это вас живыми выпустили? Но говорить ничего не стали, и приятели двинулись прочь, обсуждая свалившуюся на них службу.

— Для госпожи необходим отдельный шатер, — решительно начал Корбут, — совершенно невозможно, чтобы паненка жила под одной крышей с мужчинами!

— Он так, — почесал голову Анциферов, давно сообразивший, в каком качестве путешествовала Агнешка, — кабы с королевичем, или хоть с воеводой каким…

— Зачем ты так говоришь, — страдальчески поморщился литвин, — разве ты не видел, она ведь ангел!

— Ладно, — отмахнулся от жертвы амура Первак, — я побегу к немцам, да приведу маркитантку, а ты подожди пока воевода Корнилий выйдет. Пусть скажет, где для нее шатер брать.

— К какому воеводе? — Непонятливо переспросил Янек, — а ты верно, про пана Михальского…

— Во-во, про него толкую. Он царев телохранитель, ему никто не откажет.

— Но ведь его величество приказал…

— Эх, Янка, — тяжело вздохнул его новый приятель, — ты вроде и латыни учен и семь свободных искусств ведаешь, а простых вещей не понимаешь. Государь, конечно, приказал, да только нам. А мы с тобой царевым спальникам не указ, и если мы его передадим, то они и пальцем не пошевелят. Если же им об сем Корнилий поведает, то они исполнять ринутся, так что подковки с каблуков потеряют.

— Но можно же, обратится к царю…

— Ты что совсем дурак! У него и без этой паненки хлопот хватает, иди, говорю, к Михальскому, а я побежал.

Корбут немного помялся, но, в конце концов, мысленно осенив себя крестным знамением, побрел к своему похитителю. На самом деле, парень просто ужасно боялся бывшего лисовчика, справедливо полагая, что тому нет никакой разницы: что чарку выпить, что человека на тот свет отправить. Впрочем, ради прекрасных глаз Агнешки, он был готов и не на такие жертвы.