Ветвь оливы

И вот на этой-то остановке дамы и затеяли шуточный «турнир». Почему шуточный? Потому что «рыцарем-зачинщиком» выступала Диана, грозно помахивающая деревянной рапирой. А рапиры на турнире использовались только такие — в обозе хватало всякого учебного скарба. Сперва дамы затеяли сражаться друг с другом, совсем весело и несерьезно, затем заманили ничего не подозревающих д’Авера, Фонтажа, Жерне и Каррико, смеющихся и недоумевающих по поводу собственной странной неловкости, впрочем, не вызывающей у них пока подозрений, а только удивление, они ведь и не пытались подходить к «турниру» серьезно и полагали свою неудачливость лишь естественным следствием собственного эмоционального размягчения мозгов. А потом, подойдя уже с предложением заканчивать и продолжать путь, как-то и я опомниться не успел, как у меня в руках оказалась деревянная рапира с шариком на конце, а напротив — лукаво улыбающаяся Жанна. И хоть начали мы с ней также в шутку, после первых же секунд и некоторых странных маневров, я понял, что что-то здесь не так. Конечно, Жанна держала рапиру как начинающая, не очень ловко и не очень правильно, но «не очень», это далеко не означает «совсем». Не переставая отбивать ее настойчивые выпады, я стал озадаченно оглядываться. И Диана и Изабелла смотрели на нас и коварно посмеивались. Оставалось только сдаться. Картинно поскользнувшись на влажной траве, я рухнул на одно колено и, чуть-чуть направив движение рапиры Жанны собственным клинком, дал ей ударить меня прямо в грудь деревянным шариком.

— Вы поразили меня в самое сердце! — провозгласил я, смеясь, под всеобщее бурное веселье.

Жанна восторженно и смущенно раскраснелась, казалось, если бы не столько людей вокруг, она бы бросилась мне на шею. Да я бы и сам с удовольствием подхватил ее на руки, забыв, что полагаться бы пришлось пока только на одну руку. Как сияли ее глаза!

Но тут что-то рядом изменилось. К нам поближе протолкался Лигоньяж. В его руках была деревянная рапира, а в глазах горел зловещий огонек.

Поймав мой взгляд, он взял свою деревянную рапиру двумя руками и, с треском сломав ее, швырнул обломки на землю.

Все кругом притихли.

Я поднялся на ноги, глядя на гасконца так же пристально, как он буравил взглядом меня, и небрежно махнул деревянным клинком:

— Выходите!

Лигоньяж вышел вперед и извлек из ножен настоящий клинок.

— Теперь вы! — сказал он.

— К дьяволу, — презрительно улыбнулся я. — Вы так и не прислали мне своих секундантов.

— Шарль!.. — устало, сквозь зубы, воскликнул Ранталь.

— Оставьте, Бертран, — попросил я, не глядя на него.

— Так я не буду с вами драться, — фыркнул Лигоньяж. — Вы не хотите доставать оружие, потому что боитесь!

— Шарль!.. — гневно воскликнула Жанна.

— Простите, мадемуазель дю Ранталь. Диана, — мягко сказал я, не оборачиваясь, — пожалуйста, отведи всех подальше.

Каррико и Фонтаж, оглядываясь, поспешили помочь Диане. Изабелла отвела в сторону Жанну.

— Ну?! — воскликнул разошедшийся Лигоньяж.

— Я вас жду, — заверил я. — Сколько можно лаять и не кусаться?

— Не на этом оружии! — сказал он с презрением.

— Вы опять забыли, что оружие выбираю я, — напомнил я не без издевки. — Но так как свое вы сломали, пусть будет это. А я останусь при своем. Или вы испугались деревянной шпильки с шариком на конце?

— Браво! — услышал я авторитетный снисходительно-одобрительный возглас вездесущего Фьери и кругом засмеялись. Это для гасконца было уже слишком.

— Негодяй! — выкрикнул он оскорбленно. — Значит, думаешь, я оставлю это безнаказанным?!.. — и как я того и ожидал, наконец ринулся вперед, чаша его печалей и терпения была переполнена.

Но пострадала от этого наскока одна лишь его коленная чашечка. Я увернулся и слегка подсек ему ногу. Возможно, это были не совсем оправданные и благородные действия, но, в конце концов, я тоже был рассержен и не собирался ни под кого подлаживаться.

Лигоньяж растянулся на траве под всеобщий хохот.

— Поднимайтесь, — велел я безжалостно.

Лигоньяж перекатился на бок и молча воззрился на меня. Однако тут же вскочил, похоже, до странности собравшись и взяв себя в руки. Он и сам понял, что эмоции ему тут не помогут. И я с интересом, отстраненно, отметил, что он может быть куда опасней чем кажется. И может быть, не стоило бы относиться к нему как к клиническому идиоту. Впрочем, так уж вышло, что я все же мог себе это позволить.

— Прошу вас, продолжим, — приглашающе позвал я.

Лигоньяж размеренно и на удивление спокойно снова атаковал. Из чего я заключил, что не так уж он и горюет из-за того, что рапира у меня деревянная. Это и впрямь было любопытно. Как и то, что он, будто, не очень-то старался. Что можно было бы объяснить и тем, что ему зазорно проявлять чрезмерную серьезность, раз я ему в ней отказываю. Или тем, что он пытался еще крепче усыпить мою бдительность.

Стоп… — подумал я. — Да ведь это, кажется, уже запущенная глухая паранойя. Я побывал когда-то в сознаниях очень многих людей, все вариации их мыслей наложили свой отпечаток на мое мышление. Но теперь — это что-то вроде взрыва? Приступа? Я перестаю воспринимать предметы такими, какие они есть, они становятся абстрактными, такими, какими только могли бы быть, теряют конкретность. Сколько в этом от естественного стечения обстоятельств, а сколько от искусственности моего состояния? — от физической потери адекватности и чуткости до психической? Или я зря этого боюсь и на самом деле все оправданно?.. По крайней мере, неуверенность лишь все ухудшает, и я начинаю еще меньше обращать внимание на реальность.

Я позволил ему сделать выпад мимо, описал небольшой пируэт, оказавшись сзади, и окликнул, предлагая развернуться, что он и сделал, даже не раздражаясь по пустякам. Странно все же… Неужели, на поверку, мы оба оказались такими хладнокровными расчетливыми тварями?

Как бы то ни было, гасконец снова нападал, задумчиво и выжидающе. И погасить мерцающий у меня в голове сигнал тревоги я не мог.

Следующим шагом я выбил у него рапиру. И разумеется, любезно посторонился. Лигоньяж терпеливо ее поднял, не обращая внимания на царящее кругом оживление.

Это чертовски настораживало. Будет ли странным, если в итоге таких насмешек у него вдруг действительно что-то получится? И можно ли будет его при этом в чем-то обвинить?

Выходит, он рассчитывает на такое мое насмешничество. И на то, что оно, по-видимому, будет долгим? Пока я не устану?

И что оно будет безопасным для него? Он ведь верно заметил, что его труп для меня крайне нежелателен. И это правда, как бы то ни было. Даже если правда и то, что мой труп ему ни в чем не поможет, если только не считать его самолюбия.

Но долго это не продлится.

Я дождался новой атаки, уклонился и, отбросив свою деревянную игрушку, от чего по сбившейся толпе зрителей прокатились испуганные и изумленные вскрики, тут же поймал рапиру Лигоньяжа за дужку. Используя инерцию, выдернул ее у него из руки, и приставил его же клинок к его шее.

— Довольно, закончим на этом игру, — сказал я холодно, с нажимом.

— Игру? — прохрипел Лигоньяж, бледнея. Я не совсем уловил, было ли больше в его голосе гнева или облегчения и затаенного злорадства. На лбу его выступили капельки пота. Значит, он все-таки опасался, что все может оказаться не игрой. И тем не менее, настаивал?

Я сделал шаг ближе, не надавливая на острие, но гасконец попятился. Еще не уверенный в том, что я делаю, я рванулся вперед и схватил его за шиворот. Ощущение от чего-то под тканью было жестким. Впрочем, все эти детали костюма, и с китовым усом, и с проволокой, и просто плотно прошитые, в любом случае были бы жесткими. Но глаза Лигоньяжа вдруг раскрылись в таком испуге, что, прекратив сомневаться, я ухватил его за воротник и резко сорвал его, потом дернул за ворот колета, под изумленные возгласы, и увидел то, что уже и ожидал увидеть. На солнце под колетом Лигоньяжа блеснула кольчуга. Вот и еще одна причина «вдумчивости» его движений. Гасконцу было тяжеловато, и пот с него катился по самой элементарной причине.