Ветвь оливы

— Вас или вас, Бертран? Ваших друзей или вас лично?

— А что не так с моими друзьями? Дались они вам!..

— Вы говорите о заложниках потому, что так думаете, или потому, что так думает кто-то другой?

— Довольно, — холодно сказал Бертран.

— Давайте начистоту. Я уже привыкаю слышать о том, что чуть ли не лично поднес яблоко праматери Еве. Если Дизаку это показалось забавным — ладно, мы всегда были врагами. Но теперь это кажется забавным и вам — прислушиваться к сказкам умалишенных хранителей? Может быть, вы прежде всю жизнь знались со мной только потому, что боялись?

— Боже, что за чушь вы городите?!

— Именно чушь. Или она не похожа на то, о чем вы думаете? Намеки на что я постоянно вижу, даже сейчас, в вашем взгляде?

Взгляд его дрогнул. Бертран стушевался.

— Все это не так, — сказал он фальшиво.

— Пытаетесь оставаться честным, хоть вам все труднее. И все время размышляете, когда именно заключаете сделку с совестью, когда верите мне, или когда не верите. Делайте что хотите, только не прячьтесь в раковине как улитка, тогда вы точно правды не узнаете.

— Я прячусь в раковине как улитка? — изумился он.

— Именно это вы и делаете. Но признаю, в этом и наша вина — в том, что мы пытались оградить вас от всего, ради Жанны. Но что касается ее самой, ваша власть над ней заканчивается не там, где начинается моя, а там, где пожелает она сама. — Он уставился на меня в полнейшем изумлении. — Что вас так удивляет? — поинтересовался я. — Она разбирается в некоторых вещах куда лучше нас с вам, но вряд ли сможет нам их объяснить.

Бертран тряхнул головой.

— Но в конце концов, она же всего лишь женщина, она не может поступать так, как захочет! Она слабое существо. — И это не его слова, он никогда не говорил так прежде.

— Может, еще и неразумное?

— И подверженное смятению чувств…

— Ранталь.

— Что?

— По-моему, вы сейчас чрезвычайно неразумны и подвержены смятению чувств. К тому же, это даже не ваши слова.

Он посмотрел мне в глаза, и мне показалось, что он ищет у меня поддержки.

— Тогда чьи?

— Неразумного существа, подверженного смятению чувств, — ответил я. — Жанна ваша сестра, ваша плоть и кровь, в ней спят частицы всех ваших предков. И я вовсе не говорил, что она мужчина. Но предвидеть будущее, пусть зыбко, неясно и отчасти, здесь способны вовсе не мы с вами. Ее предвидение меня уже спасало, и потому я ей верю.

— Я тоже, — вдруг машинально выдохнул Бертран, как будто с его плеч внезапно свалилась тяжесть. Подумав о чем-то своем, почти непоследовательно, он развернул коня и протянул мне руку. — Простите.

— И вы меня тоже, Бертран. Ведь вы и мой брат.

Он улыбнулся и, придержав коня, стал отставать.

Оглянувшись через некоторое время ему вслед, я убедился, что он совершенно спокоен и не препятствует маленькой красочной кавалькаде дам гарцевать у подсыхающей дороги. Заодно я увидел и Лигоньяжа, подъехавшего почти вплотную к Каррико и что-то ему втолковывающего. Лейтенант то осаживал коня, отодвигаясь от собеседника, то пытался проехать вперед, чтобы тот на него не наседал, но все-таки слушал, так что, похоже, разговор его одновременно и раздражал и забавлял. Я сделал знак продолжать движение в том же темпе, отметил важный кивок Фьери, а также корнета Жерне, и повернул коня. С корнетом история была особая, когда-то я знал его старшего брата, также бывшего корнетом королевских шеволежеров и погибшего примерно в том же возрасте. Может, братья и не походили друг на друга как две капли воды, но прошедшие, хоть и не многие, годы уже не давали этого четко вспомнить. Приходилось напоминать себе, что это другой человек. А так как еще и Каррико напоминал мне Нейта, то отряд походил на шальную компанию призраков, будто в нем самом были как-то сдвинуты времена и пространства, без прямой помощи настоящей машины времени. Да и то, что я в него вернулся, тоже отдавало чем-то призрачным.

— О чем беседуем, господа? — светски поинтересовался я, приблизившись к Каррико и Лигоньяжу.

Лигоньяж одарил меня еще одним неприятным взглядом.

— У нас приватная беседа, Шарди…

— Неужели? — оборвал я насмешливо. — О чем же у вас может быть приватная беседа с моим лейтенантом?

Каррико сделал страшные глаза, с заговорщицкой усмешкой кивнув на Лигоньяжа, и бесшабашно выпалил во весь голос:

— О чем же, как не о моем капитане!

Лигоньяж сердито вздрогнул, и глянул на него с превеликим возмущением.

— Да и стоит ли дивиться, — доверительно продолжал Каррико, — разве для господ-протестантов не у всех папистов валит из ушей серный дым. А кстати, из моих еще не валит? — Каррико с любознательной готовностью покрутил головой, чтобы дым легче было увидеть, если бы он действительно валил. Но пока повсюду лишь валил влажный пар.

— Лейтенант! — гневно засопел Лигоньяж, оскорбленный в каких-то своих лучших чувствах.

— Истина, — с веселой мстительностью заявил Каррико, — прежде всего! Это не я сказал, а еще Аристотель! И нет ничего явного, что не стало бы тайным… э… виноват!.. Нет ничего тайного, что не стало бы явным! Воистину! Как Бог свят! Вовеки веков, да славится Матерь Божья! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

Лигоньяж рефлекторно от него шарахнулся, чего Каррико, забавы ради, и добивался.

— Боже мой! — воскликнул он с мальчишеским восхищением. — А что б было, если б я вздумал сказать: «Изыди!»

Лигоньяж раздраженно пришпорил коня и помчался прочь, к концу колонны.

— Получилось! — сказал я Каррико.

Но если Лигоньяж опять, судя по всему, намерен докучать дамам… И я отправился вслед за ним.

— Стойте, Лигоньяж!

Тот с неохотой придержал коня, и, набычившись, поджидал меня.

— Что вам от меня надо?

— Да нет, Лигоньяж, это вы скажите, что вам нужно.

— От вас — ничего!

— Лжете, — сказал я резко. Он содрогнулся от возмущения и, засопев, вздернул голову. — Что это было с моим лейтенантом — подстрекательство к неповиновению?

— Вот его и спросите!

— Кажется, он уже ответил, и довольно ясно.

— Он ненавидит протестантов! — напыщенно заявил гасконец.

— Похоже, вы долго этого не замечали, что-то упорно ему втолковывая. И не ему одному.

— Что вы имеете в виду?

— Куда интереснее, что вы имеете в виду, Лигоньяж. Сейчас совсем не время сводить счеты, даже если они у нас есть.

— Даже если есть… — он похватал ртом воздух, как будто не знал, что сказать, потому что, по-видимому, по его мнению, счетов было предостаточно.

— Может вам станет легче, если я вам скажу, что по крайней мере по одному поводу спорить больше не из-за чего? Мадам де Ла Гранж собирается под венец. И вовсе не со мной.

Лицо Лигоньяжа побагровело.

— И вы еще смеете издеваться, зная, что я ничем не могу вам ответить?

— Во-первых, я не издеваюсь, а во-вторых — это отчего же не можете? Тем более что вы уже это делаете. По крайней мере, я еще никого против вас не настраивал…

— Да к дьяволу мадам де Ла Гранж! — выпалил Лигоньяж.

— Прошу прощенья, что вы сказали? — переспросил я довольно зловеще.

— К дьяволу мадам де Ла Гранж! — заорал Лигоньяж во весь голос, дрожа от ярости. На нас принялись озадаченно оборачиваться.

— Вы понимаете, что не оставляете мне выбора? — осведомился я, понизив голос. — Как бы то ни было, мадам де Ла Гранж хороший друг, и она, как-никак, дама. Возьмите свои слова обратно.

Лигоньяж набрал в грудь побольше воздуха, и взял себя в руки. По крайней мере, так казалось.

— Что ж… пожалуй, я погорячился. — Но это вы виноваты, вы меня разозлили! Я вовсе не собирался оскорблять даму. Разумеется, я не желаю ей ничего дурного.

— Хорошо, — согласился я.

— И это все? — спросил он, прищурившись, с ноткой прежней язвительности.

Я приподнял бровь.

— Вы хотите еще что-то сказать?

— Нет, вовсе не хочу! Но вам что же, довольно этого? И все?..

— Возможно, — сказал я сдержанно.