Я, подельник Сталина (СИ)

Нет, у него и в мыслях не было убивать хозяина дома. Сволочь редкостная, но разве таких мало на белом свете? Всех в одиночку не переубиваешь, у него сейчас другая задача, даже, смысл жизни - найти и покарать нелюдей, вырезавших его братишек-курсантов. А допрошенный враг даже не догадывался, что он враг и что его допрашивают, не стал бы оповещать про него остальных, тем более - высылать погоню. Нет, до последнего момента не хотел отвлекаться от выполнения задачи на такие мелочи. Однако Назар сам невольно спустил курок - рассказал про убийство мальчишки, а когда прошепелявил фразу «Агай, агай, спаси!», окончательно подписал себе смертный приговор. Тут уж у Ирека сознание заволокло красной пеленой, пришел в себя только от хруста ломаемой кости. «Агай, агай, спаси!» Именно так, кажется целую вечность назад, душераздирающе вопил его единственный братишка Султан. Когда со всех ног несся за защитой к старшему брату, самому сильному и смелому джигиту на всем белом свете. А сзади пустил в галоп свою лошадь белогвардеец с завитыми кверху усиками, небрежно махнул шашкой... Он тогда только вернулся с фронта империалистической войны. Долго, через пол-России пешком добирался домой, редко когда удавалось сесть на поезд, да еще раненым валялся у сердобольных людей. Однако даже поговорить с родными не успели, в деревню нагрянул эскадрон. Ирек и не думал прятаться, никакой вины за собой не чувствовал, одинаково сторонился как красных, так и белых. Командир эскадрона приказал ему незамедлительно записаться в свои ряды. Навидался Ирек таких офицеришек на фронте, отказался в не очень вежливой форме. А тот ротмистр или напугать его хотел, или и на самом деле ум за разум зашел от тошнотворного запаха бойни, разгоравшейся в империи - приказал вывести на берег речки и расстрелять «большевистского прихвостня». Ухватили за руки два дюжих солдата, сзади еще один пристроился с винтовкой наизготовку, и повели за деревню. Вот тут-то и послышалось «Агай, агай, спаси!» Рывком развернувшись, Ирек увидел братишку в полусотне шагов от себя, с расширенными от ужаса глазами. А позади него - всадник. Да, Ирек был готов поклясться именем Всевышнего, и на таком расстояние разглядел все до мелочей - и глаза братишки, полные мольбы, и блеск солнца на клинке, и глумливый прищур верхового, а еще кровь, брызнувшую фонтаном с тоненькой шеи... Все, больше он уже ничего не помнил. Как потом поведали выжившие односельчане, несмышленыш Султан вознамерился спасти старшего брата: выхватив из кобуры зазевавшегося офицера револьвер, попытался выстрелить. Не получилось, откуда мальчик мог знать, что сначала требуется взвести курок, только потом нажимать на спусковой крючок? Осознав тщетность попыток, малец в испуге выкинул в сторону бесполезное оружие и со всех ног бросился к брату. Хотел укрыться за его широкой спиной от страшных всадников, заспешивших на помощь своему бестолковому «ваше благородию». Ротмистр так и стоял столбом, беззвучно открывая и закрывая рот. А Ирек в неистовости раскидал всех троих конвоиров. Но зарубивший Султана всадник сбил его крупом лошади. Там и подмога подоспела, долго топтали Ирека сапогами. А еще пристрелили отца, бросившегося на подмогу сыновьям. Вот так остался товарищ Сафин один на свете, переполненный нечеловеческой ненавистью ко всем, кто в погонах. Даже Муса Муртазин, в отряд которого вступил, чуть оправившись от побоев, запомнил эту черту. Когда собрался перейти на сторону Колчака, сам предложил Иреку уйти домой. Некуда было ему возвращаться, примкнул к красным партизанам. А после, как только Муса Лутович сдружился с большевиками, снова вернулся под его начало. Клин клином вышибают, в беспрестанной круговерти яростных боев, рана утраты близких людей, если и не затянулась, так хоть ушла куда-то вглубь. А ведь поначалу сам искал смерть, но даже старуха с косой, кажется, боялась близко подходить к бешеному парню. После войны, куда направят комбрига, за ним следом и товарищ Сафин. Весной 1925 года вызвал Муса Лутович своего верного сподвижника, доверительно сообщил: «Я встречался с самим товарищем Сталиным, великие дела зачинаются в родном Башкортостане. Такие, и словами не описать, дух захватывает! Готовится специальное решение ЦК КПСС, но пока это тайна. Главная проблема- кадры. Сейчас в Оренбурге и Уфе годичные курсы начнут открывать по разным специальностям. Парень ты грамотный, давай, выучись, пока молодой, хоть на агронома, хоть на механика. Ты мне как младший брат, видит Бог, не хочу расставаться, но надо!» Оторопел Ирек от такого предложения, но командир не оставил выбора. Только слегка подсластил пилюлю: если науки окажутся страшнее конной сшибки с саблями наголо, рядом с Муртазиным всегда найдется место для его испытанного товарища. Совершенно неожиданно для себя, Ирек всецело втянулся в учебу. Седобородые профессора и бывшие управляющие крупных хозяйств, завербованные на новое местожительство, таки сумели и за столь короткий срок обучить курсантов азам профессии. Нет плохих учителей, есть плохие учителя! Иреку помогло и свободное владение русским языком, а как управляться с лошадью или с телкой, эту «академию» все они окончили еще в босоногом детстве. Первый выпуск почти полностью распределили по учебно-сельскохозяйственным товариществам. Хлопоты по организации большого хозяйства, обучение всему, что знает, юных земляков-братишек, задушевные беседы с не по годам мудрым Имаметдином Мархаметдиновичем и военруком Васнецовым - до того прельстительным оказался вкус мирной созидательной жизни, совсем оттаял душой. Вдобавок еще ведь и женился. На такой же курсистке, преподавательнице ширката по бухгалтерскому делу. Свадьбу справляли две с половиной сотни курсантов и сотрудников, такое и во сне раньше не могло присниться!

...изрубленные тела курсантов на поляне безжалостно напомнили - до эры милосердия еще очень и очень далеко, рано расслабляться мужчинам, способным удержать в руках меч. У башкир мстительность и злопамятность никогда не были в чести. Но никто никогда не посягал на право «кон алыу» - еще более жесткий ответ на беспредельную жестокость врага. Того ротмистра с его головорезами так и не разыскал, вернее, не успел застать среди живых. Наверное, поэтому, долг мести за братишек воспринял как «кон алыу» за родного брата и отца.

Глава 11.

Глава 11. В душу каждому не залезешь, трудно на гражданской войне - не отличить, кто по одну сторону баррикад, а кто тебе самый злейший враг. И морда лица у него такая же, и язык... И одеты почти всегда одинаково, это если не считать кадровых военных и милиционеров. А так, все одной масти. Будто цыплята из-под одной наседки, в дурости великой вознамерившиеся переклевать друг дружку. Мятежники, наверное, долго головы ломали, как им выделять своих среди весьма условно чужих. Вариант с красными повязками, успешно испытанный сравнительно недавно, отпадал сразу и бесповоротно. Как-никак, мятежники - борцы с красной заразой. Зеленый - тоже не то, казаки и русские обидятся. Вспомнят про зеленое знамя ислама и Бог весть что подумают. Какой-нибудь оранжевый или фиолетовый цвет было бы замечательно, только откуда раздобудешь столько ткани экзотичного колера в серой действительности послевоенных будней? Черные оттенки - вот этого добра всегда в избытке, измазался в грязи - уже в масть. Только опять незадача - такие повязки не углядеть на фоне темной одежды, напяленной на большинство и своих, и врагов. Особенно, когда ясно солнышко зайдет за горы и ночью все кошки серы. Да еще, не любит местный народ черный цвет и все тут. Остаются только белые повязки, наматывемые или на правую руку или на шапку, кому куда угодно. Кончатся простыни, так медицинских бинтов сейчас предостаточно, завезли коммуняки в фельдшерские пункты во всех крупных деревнях. Конечно, и белый цвет не без изъяна: среди рекуртируемых в ряды “учредильщиков” много людей, помнящих зверства белогвардейцев. Как ни крути, категорическое отторжение большинством россиян белого движения определило исход гражданской войны. Но выбирать не приходится. В пику красным с их повязками, было решено величать повязки “лентами”. Самих защинчиков новой гражданской войны, соответственно, “белоленточниками”.