Тайны имперской канцелярии (СИ)

Здесь он так же аккуратно и очень осторожно отодвинул засов в сторону, а затем, вначале высунув голову и осмотревшись по сторонам, тихо вышел наружу.

На улице было спокойно. Людей не было, да это и понятно. Стояла ночь, а часы отбивали четыре. Холодный, почти  резкий воздух сжимал человеку его легкие.

Но он, не обращая на все это внимания, шел по тихому переулку и крепко сжимал под мышкой драгоценную папку.

Здесь было все его состояние, а, точнее, он сам: давно забытый людьми и давно отвергнутый ими, как величина большая по смыслу и по самому светскому положению.

Человек был обыкновенным вором, и это задание ему поручили совсем недавно, дав как предварительное вознаграждение какой-то пошлый костюм и эту злополучную горохового раскраса бабочку.

Он с силой рванул ее тут же свободной рукой и бросил на мостовую, но затем, пройдя всего лишь несколько шагов, все же вернулся и подобрал, сунув небрежно в карман, в котором слегка позвякивали его подобранные ключи  от наружной двери тайной канцелярии.

Пристав, дежуривший в ту ночь возле нее, был у знакомой ему дамочки, которая всего лишь за небольшую плату согласилась в этом помочь.

А тот, сидевший внутри, был с вечера подпоен вином со снотворным, так  же  удачно подсунутым в качестве рождественского подарка.

Человек был в костюме, хотя на улице стояла зима, но это его не смущало. Бывало в стужу встретишь и вовсе раздетого, но это ведь не обозначало, что он вор, либо кто-то еще.

Так ходили многие из горожан, не желая лишний раз пачкать верхнюю одежду и сохраняя свои меха. Конечно, многим бы показалось странным, что человек, шедший по улице в такую ночь, был не обут  как все в галоши, а просто в легкие парусиновые туфли, повидавшие на своем веку многое и, очевидно, многих, судя по их расползающемуся в стороны виду и уходящими вверх и в стороны носками.

Но в то же время, его легко можно было принять за бежавшего домой горе-любовника, застигнутого на месте преступления чьим-то мужем.

Единственным подозрением была папка, которая слыла под рукой, и время от времени оборачивающийся назад взгляд, почти  бежавшего человека.

Но и это вполне  весомо могло сойти за правду, если отнести его же к категории каких-то студентов-десятников, разгуливающих часто по улицам с подобными бумагами под рукой.

Но вот вскоре улица подошла к концу, и человек свернул во двор. Опустившись по  довольно темной лестнице, он тихо, но в то же время  четко постучал: сначала два, а затем кратко три раза.

Дверь приоткрылась, а потом мгновенно открылась, и человека  почти силой втянули внутрь.

Послышались небольшие звуки борьбы, а затем все стихло.

Спустя минут пять  в маленьком тусклом окошке загорелся свет, и появилась человеческая тень.

Через время свет погас, тень исчезла. Затем дверь скрипнула и высокий, довольно хорошо одетый человек вышел спокойно на улицу, держа в руках маленький чемоданчик.

Цилиндр украшал его голову, а легкая трость придавала полный этюд его костюму, определяя к той изнуряющей себя категории населения, которую зачастую можно было отнести к дворянской или, в крайнем случае, мещанской.

Но внешность порой бывает обманчива, и это дает право на то, чтобы человек не всегда верил своим главам, а действовал согласно давно изложенной конституции его мышления - обыкновенной интуицией.

Но, к великому сожалению многих, это чувство не было развито в достаточных его пределах, и это же давало возможность таким людям свободно маневрировать меж человеческих душ и спокойно передвигаться в пространстве.

Человек, державший в руках небольшой чемоданчик, вовсе не относился к той, указанной выше категории.

Но в то же время, явно не относился и к категории противоположной. Он определял сам себя, как достопочтеннейшего гражданина  великодержавной московской иерархии и являлся одним из основных претендентов на саму  иепархическую  власть.

Монах Василий - так кратко именовали его те, кто знали очень мало и, в основном, по делам, совершенно не имеющих отношения к делу праведничества  и искупления греха.

Так звали его и те, кто прочил ему власть в ближайшее время после смерти одного из настойчивых сынов царских кровей.

Но мало кто знал под настоящим его именем и уже совсем никто под истинным. Все было решено очень давно, и даже самые последние свидетели гибели его отца были   уничтожены.

В кругах, приближенных к императорским, он был широко известен как отец Варфоломей, обладающий недюжинной силой и возносящийся в церковной иерархии чуть ли не к самому высокому званию.

Сейчас этот  симпатичный господин чинно и мирно продвигался по улице Булочной, и, судя по его походке, был очень доволен результатом своего труда.

В чемоданчике лежала та самая злополучная папка, которая сулила многим успех и давала власть прямо в руки, если к ней приложить хоть капельку  своего ума  и фантазии.

Отец Варфоломей не жил на этой улице и довольно скоро свернул на  Заводскую, а  затем Пролетную.

Вскоре он подошел к крыльцу большого здания и тихонько дернул за колокольчик. Спустя минут пять послышалось какое-то недовольное сопение, а затем гортанно-низкий голос спросил:

-   Кого там черти носят поутру? - и дверь немного приоткрылась.

Завидев фигуру отца, женщина поспешно перекрестилась и, как бы моля, произнесла:

-    Ох, извините, отец. Наверное, с дуру ляпнула такое, - бормотала она, хлопая себя ладошкой по лбу.

-    Ничего, ничего, Прасковья, - ласково зазвучал довольно низкий голос отца Варфоломея, - бывает.., у всех бывает.., - и отодвигая рукой с тростью ее в сторону, фигура шагнула внутрь.

Дверь быстро затворилась, и вскоре в одной из комнат вспыхнул свет.

Отец Варфоломей сел за стол и принялся тихо изучать вновь изъятые им документы.

В его комнату постучали.

-   Да, - грозно откликнулся он, отодвигая стул в сторону, а папку закрывая, - войдите, кто там?

-   Это я, батюшка, - залепетала все та же женщина, пытаясь хоть как-то  загладить свою вину, - чайку не изволите ли?

-   Что ж, не мешало бы, - спокойно и мягко зазвучал его голос, - ты вот что,Прасковья. Никого ко  мне пока не пускай. Мне нужно господу помолиться нашему и давай поскорее чай, не то застыну здесь...

-    Я сейчас, сейчас, - заторопилась женщина, выходя из комнаты.

Отец откинулся на спинку стула и грозно забарабанил пальцами по столу. Несколько минут спустя в комнату внесли чай, и голос снова смягчился:

-    Эх, Прасковья, коли б была ты молодой, то отдал бы тебя учиться, - говорил он, попивая чай из старинной чашки с блюдцем.

-     Куда ж мне учиться, батюшка, - взмахивая руками и разводя  их в стороны, - отвечала сокрушенно та, - не велено господом-то учиться. Другие пусть ентим занимаются, а мне куда уж. Мне вот свое дело нужно хорошо исполнять. Вам угождать. На все воля господа нашего, - и она перекрестилась.

-   Так-то оно так, - снова грозно отвечал человек, -только все и думаю, что недолго осталось...

-    До чего, батюшка, - непонятливо ублажала его голосом женщина.

-    А-ах, тебе не понять, - отвечал он, отмахивая рукой в сторону и чуть было не обронив блюдце на пол, - все.., все суета господня. Надо самим, самим смотреть в корень. Глубже смотреть, понимаешь, - и он посмотрел на рядом стоявшую женщину, так и застывшую от его слов.

-   Вижу, не понять пока, - с сожалением выдохнул он, передавая уже пустую  чашку.

-   Куда уж мне понять-то, - снова ответила та, отступая чуть-чуть в сторону,  словно уходя от его дружеского похлопывания, - это вот вам, да иным господам нужно знать енто все. Мы обождем.

-   Ладно, ладно, ступай, а то, чай, застынешь тут со мной раздетая.

-    И то правда, батюшка, - и женщина, откланявшись, побрела за дверь, оставляя за собой следы босых ног на полу.

-    Вот так и живем, - грустно вымолвил отец Варфоломей, смотря на закрывающуюся за ней дверь и испаряющиеся следы ног, - пожил век и уходи, даже следа не остается, а кто виноват? Сами же, а кто еще. Эх-ма, не было у нас ничего хорошего  и вряд ли будет, хотя, кто его знает, может, что и решим погодя...