Тайная война в Лукоморске

Была она в черном одеянии, алом платке и длинных, до локтя, перчатках.

– Я занят, - раздраженно сказал Кумок. - Вы очень некстати, мадемуазель!

– Это отговорки, - с видимым раздражением сказала Мария Семенова. - Я сплю одна уже пятый день. Вам не кажется, что благородные люди так себя не ведут? Если рядом с женщиной начинает пустовать подушка, она всегда может найти того, кто согреет постель!

Они разговаривали по-французски, пусть и с нижегородским прононсом, а потому не особо опасались, что их кто-нибудь поймет.

– Разве я против? - широко осклабился Кумок. - Дорогая, дайте повод, можете поверить на слово, я воспользуюсь им самым достойным образом!

– Сукин сын! - чарующе усмехнулась мадемуазель Семенова. - Нет, вам не удастся отделаться от меня так просто! Я слишком молода, чтобы умереть.

Хандра, хандра… Даже спорить с любовницей Александру не слишком хотелось. Он уже намеревался встать со скамьи, чтобы отвесить Марии хорошую оплеуху и тем перевести их отношения на новый уровень, но тут за окном послышались голоса, щелкнул выстрел из обреза, и Кумок, чувствуя облегчение, поспешил на крыльцо.

– Батька, - сказал начальник взвода конной разведки Басюк. - Пленных взяли!

Пленных оказалось двое.

– И мандаты при них, - сказал Басюк. - Чекисты, батька! Кумок обошел пленных. Те, в свою очередь, разглядывали его без особого страха, но и подобострастия не выказывали.

– Красные комиссары, значит, - заключил Кумок. - Редкие птички. Так что с ними делать, братва?

Вокруг загалдели, но и прислушиваться к голосам бандитов не стоило: придурку было ясно, чего желают ограбленным те, кто добротные кожаные пальто уже считают своими.

– К стенке, значит? - спросил пленных Кумок. - «Интернационал» изволите спеть или «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» вспомните?

– «Гоп со смыком» я вспомню, - сказал чернявый пленник. - Саша, ты и в самом деле меня за красноперого держишь?

Кумок с интересом повернулся к нему.

– Знакомый? - спросил он. - Что-то мне ваш фотографический портрет неизвестен.

– И правильно, - ухмыльнулся чернявый. - Ты ж на каторге сразу к Иванам приткнулся, а я с фармазонами кашу варил. Факира и Туза Пик помнишь?

Он шагнул, протянул руку и вытащил из-за воротника встрепенувшегося Басюка зажженную папиросу, картинно сделал затяжку и выпустил несколько дымных колец.

– Ну, допустим, - заинтересованно сказал Кумок. - Садись.

– А ты, значит, в иваны вышел, - усаживаясь на скамью и оглядывая горницу, сказал пленный. - Я так и думал. Как ты Кумылгу завалил, я сразу сказал, что парень себе путевку в большой мир выписал.

Воспоминание о Кумылге было приятным, но Кумок сумел сдержать улыбку.

– Твоя шмара? - чернявый нахально и с нескрываемым интересом оглядел любовницу атамана.

– Обзовитесь, - потребовал Кумок.

– Я - Леня Медник, - чернявый указал на товарища: - А это Сережа Африка. А мандаты… Так кто ж сейчас по чужим местам без хороших ксив ездит?

– А к нам, значит, в гости? - догадался Кумок.

– К вам мы вообще не собирались, - сказал приезжий бандит. - Это случайно вышло. Мы в Лукоморск ехали по хорошему делу, да кто-то, видать, сдал нас местным сукам.

Он неторопливо расстегнул китель, задрал нательную рубаху, показывая Кумку сложную татуировку на груди:

– Убедил, бродяга?

– Почти, - сказал Кумок. - Самое время послушать про хорошее дело, ради которого вы приехали в наши места.

– Саша, - проникновенно сказал бандит, приводя одежду в порядок. - Я тебе что, кенарь или щегол безродный, чтобы петь на сухую да еще при этом в чужой руке?

Если ты не привык ездить в седле, то все очарование окружающего дня быстро исчезает, а поездка начинает оборачиваться страданиями. К концу дня и ходить начинаешь особо - кавалерийской походкой, но не потому, что зауважал в себе конника, а потому, что иначе ходить мучительно больно. Именно этого бойцы ЧОН тайно ждали от Антона, но как раз в седле он держался превосходно - он даже на малорослых тибетских лошадках в свое время поездил, на зебрах скакал, а это, братцы, хлестче, чем удержаться на дончаке, да еще расстроенном началом взрослой жизни и не забывшем о матери.

– Куда едем? - спросил Антон, поравнявшись с неукротимым краскомом.

– В духан! - крикнул тот. - Говорил же я, говорил! Э-эх! - он с досадой покосился на чуть приотставших товарищей. - Вот так и бывает, браток. Резать - не рожать!

Из невнятных воплей Гнатюка трудно было что-то понять, но тут лошади выскочили на широкий перекресток дорог. С правой стороны и в самом деле белел духан - низенькое длинное строение, рядом с которым курились дымки. В воздухе пахло свежим хлебом и горячим мясом.

– Заур! - не своим голосом вскричал Павел Гнатюк, осаживая коня у входа. - Заур!

Конский топот в зарослях был ему ответом на эти горячие слова.

– Ушел, сука лютая! Ушел! - страдальчески кривя рот, крикнул краском.

– Кто ушел? Черный сотник? - не понял Кторов.

– Заур Газаватов ушел, - спрыгивая с жеребца, отозвался Гнатюк. - Ну, он мне ответит! В землю по уши зарою!

Кторов спешился, чувствуя спиной сгрудившуюся хрипящую конскую лаву.

– А Черный сотник?

– А этот здесь! - со злобной радостью сказал Гнатюк. - Этот от нас никуда не денется!

Они вошли в духан. Здесь было чисто и хорошо, еще пенился в стакане айран, шипел и трудолюбиво пыхтел в углу пузатый самовар - по всему было видно, что хозяева покинули дом под давлением обстоятельств, не сообразуясь с внезапно возникшими у них желаниями посетить святыни или увидеть еще незнакомые места.

– Ну, - нетерпеливо дыша в спину краскому, спросил Антон.

– Да вот же он! Разуй глаза, не видишь? - ткнул нагайкой тот.

В зале никого не было, но на длинной стене были изображены сияющие снежными вершинами горы, среди которых встал на дыбы черный конь с черным всадником в черном бешмете.

– Вот ведь что удумала чеченская морда! - возбужденно сказал Гнатюк. - И вроде не при делах, и все время в достатке. Барахлишко ведь Черный всадник ему свозил! Встанет утром, а все на столе - и всадник на месте!

– Так это же картина! - удивился Антон.