Обноженный

— Зашибленный уелбантуренный факеншит… Офигительно…

Ивашко же — нормальный святорусский человек! И вдруг такие конструкции… Поднабрался от меня всяких… словесных паразитов.

— Истинную правду глаголешь — офигивательно.

Ну вот. Уже и Артёмий. А я ведь говорил, что всякий попаданец — зараза. Вот, заражаю исконно-посконный русский язык всякими… междометиями. А какой оно даст эффект за восемь веков? А в международном масштабе? Может, и Пушкин тоже… уелбантурит что-нибудь типа:

Не дай бог! Фильтруй базар, Ванюша. А то филологи к третьему тысячелетию с ума сойдут.

Надо постоянно напоминать попаданцам, чтобы помалкивали. Из гигиенических соображений — из опасения засорения родной речи. А то ведь языкознание — точная наука. Следы попадизма должны быть видны в языках, как раковины древних моллюсков в триасовых отложениях. Не видим — потому что не ищем?

— Ну-с, уважаемые сотоварищи по мечемаханию, зарезанию и посечению, как вам мой щит?

— Мда… Ты, боярич, ещё разок можешь? Яков, иди сюда. Давай-ка повтори и медленнее.

Мы повторили. Я отделил «ловлю» меча на щит от захвата клинка шашечкой. Теперь шашка прошла позднее: через верхний край уже наклонённого к горизонтали щита.

— Тут, очевидно, ты, продвигаешь свой клинок влево, до его кисти, освобождаешь его меч и попадаешь Якову шашкой подмышку.

— Тут, Артёмий, есть ещё вариант. Яков, повтори.

Пользуясь нижней частью щита, которая оказалась вытянутой горизонтально влево от моего левого локтя, я выталкиваю её локтем вперёд и проталкиваю ею кисть руки Якова с мечом мимо себя. При этом он разворачивается ко мне боком.

Самый эффектный вариант развития — развернуться на пятке и, стоя к Якову спиной, удерживая его руку с мечом своим щитом, ударить шашкой по его спине. Такая… широко развёрнутая позиция, «душа на распашку». Правда — рискованно. Проще — укол поверх щита Якову в правый бок — от подмышки до бедра я достаю.

Потом мы попробовали варианты отклонения меча щитом влево с захватом моим клинком сверху. Тут тоже есть интересные варианты развития. Типа возвратного хода и удара локтем в лицо противника. И, пока он отшатывается — «ссечь башку с широких плеч».

А вот захват снизу тут не проходит: мне шашечкой так далеко тянуться — неудобно. Не проходит и исполнение приёма при низких «поясных» горизонтальных ударах: остановить меч при «полном ударе» — невозможно. А перенаправить его вверх — силы у меня недостаточно. Надо или успеть отскочить, или наоборот — «пасть на грудь». Тоже — успеть.

Народ начал выходить из ступора и интересоваться:

— А если по ногам? А сбоку? А прямой укол? А ежели два щита?

Сразу стало ясно — «зеркалку» Яков сделать не может: мне с короткой шашкой надо подойти слишком близко к нему, чтобы он мог не просто отбить мечом, а поймать её на свой щит. На такой ближней дистанции его полуторный меч становиться неуклюжим, неудобным. Блокируется моим щитом уже на уровне его кисти руки.

Как-то никогда не думал, что короткое клинковое оружие — настолько эффективно. Нет, я понимаю, римский гладиус, немецкий «кошкодёр»… Но где-то в подкорке сидит представление о «хорошем» мече, как о двуручнике, или, минимум, о длинной шпаге.

Артёмий задумчиво рассматривал мой щит, повторяющий, по сути, в исходном, вертикальном положении, защитную позицию левой руки в боксе. Понято, что и действия левой руки боксёра я тоже пытаюсь повторить. В форме удара, как левым кулаком, вперёд или влево-вправо верхней кромкой щита.

При обычном хвате — удары щитом тоже делается. Но только вверх. А ещё у щита есть носик. Которым я могу бить не только вниз, как Георгий — дракона, но и влево, и назад. Почти все варианты удара локтем в рукопашном бою — очень длинным и твёрдым локтем.

Ивашко — сиял. «Сияние» происходило с мощной примесью недоумения:

— Господин-то у нас… того. Снова… уелбантурил. Остальные-то мастера такого и не видали. А наш-то… Да я и сам не всё понял. Но мужи добрые, мечники славные — слова супротив сказать не смогли. Слушали рты раскрывши.

Аким переживал. Переживал за неявное, но всем видимое, поражение своего верного Якова, за собственную неправильность с наездом по поводу мечей. Как-то стало не очевидно: кто кого учить должен.

Хотя мне самому — всё прозрачно. Учиться надо мне. И их обычным приёмам, и моим вывертам. До автоматизма в любой ситуации.

Наконец, Аким перешёл к «правильным» речам.

— Ладно. С мечами — понятно. Что ничего не понятно. Но будет стыдно, если отпрыск славного сотника храбрых стрелков смоленских — из лука стрелять не сможет.

— Вот, Аким Яныч! С этого бы и начал! Ты — лучник, ты в этом деле мастер, более других понимаешь. Тут я тебе добрый и послушный ученик. Для такой учёбы я и лук себе сделал. Чтобы тебе угодить и учению поспособствовать. Ивашко, где мой лук?

Аким крайне недоверчиво посмотрел на меня: делать серьёзные луки — занятие мастеров.

Я несколько переоценил неспособность стрелков к апоплексическому удару. При виде моего изделия Аким изобразил цветом лица — «закат в пампасах». А по звукам — возвращение утопленника к жизни.

Хорошо, что я далеко стоял: судорожные движения его конечностей сразу напомнили мне профессиональную мудрость одного неоднократно орденоносного спасателя на водах:

— Прежде всего — дай утопающему по кумполу. Чтобы отключился. Ну а уж потом… по инструкции… закинув его руку через плечо…

Дед тыкал рукой в меня, в Ивашку с луком, хрипел и закатывал глаза. Пришлось сгонять на поварню за квасом. Ну, который не то — «хренодёр», не то — «вырвиглаз». Народное средство немножко помогло. Пока Аким фыркал в кружку, жлуптал и сёрбал, глотал и икал, я продолжил демонстрацию:

— Уважаемые мастера разрешённого убийства! Позвольте представить вам редкость невиданную! Але-ап! Лук блочный!

У меня нет слов. Для характеристики человеческого мышления, выражаемого в форме технического прогресса. Никакие рассуждения о последовательности, разумности, логичности, осмысленности… человеческой мыслительной деятельности не выдерживают столкновения с данным примером.

Человечество научилось делать луки примерно 64 тысячи лет назад. Всё человечество, кроме нескольких племён Австралии и Океании. За это время сотни миллионов «мыслящих» особей использовали этот инструмент. Не для игр и развлечений, а для жизненно важных занятий — добывания пропитания и войны.

От эффективности этой штуки зависели жизни людей, существование целых народов. Миллионы хомнутых сапиенсов делали луки, думали-соображали-мучались — как бы сделать получше. Вбивали массу времени, труда, смекалки и выдумки в их изготовление. Украшали их так, что луки превращались в настоящие драгоценности, в произведения искусства.

Дальневосточные кочевые народы вели длительные войны за Алашань, за доступ к качественной древесине. В Англии королевскими указами вменялось крестьянам выращивание специальных тисовых деревьев — дерево для лука требовало особого ухода, начиная с семечка.

Бездонные океаны труда, ума, чувств, душ, жизней… И никто не додумался поставить блоки на концы — на рога лука. Пока в 60-х годах 20 века какой-то американец не замёрз на дереве так, что не смог натянуть обычный лук. Замёрз и подумал.

Бздынь…

Случилось. После 64 тысяч лет.

А до этого? — А «душа не принимает».

Все необходимые материалы и элементы конструкции были и у римлян, и у китайцев. Лук, тетива, блок… Ручные арбалеты они же делали! А вот иначе собрать, совместить… Просто нужный человек с нужной головой не залез на нужное дерево в нужную погоду.

С головой, под завязку набитой либерастией в форме свободы. Начиная с самой первой из человеческих свобод: «свободы хотеть».