Фельдегеря генералиссимуса (СИ)

– Справа? — совсем растерялся старичок-полковник. Посмотрел на Бутурлина — и сказал, видно, наконец-то сообразив, с кем он только что разговаривал: — Правильно, ваша светлость, с этим молодым человеком в белом мундире… Только ведь он не Бутурлиным представился!

— А кем же? — теперь уже изумился старый князь.

— Греком, ваша светлость! — бодро ответил полковник.

— Да какой же он грек, помилуйте, Петр Владимирович? — спросил все еще весело старый князь, но в голосе его зазвенело уже насмешливое раздражение на старичка-полковника. У белокурого красавца с голубыми глазищами, если и было что греческое, так это его правильный греческий нос.

— Так я ему не поверил, ваша светлость, что он грек! — вывернулся старичок-полковник. На лбу его выступила испарина, и он ее промокнул платком.

— Хвалю! — звонко выкрикнул старый князь — будто в ладоши хлопнул. — И все же, господин полковник, о чем вы с ним беседовали?

— Я с ним, ваша светлость, не беседовал! — ответил старичок. Понял, что сказал что-то не то, и тут же поспешно себя поправил: — Он мне вопросы задавал, а ему на них отвечал. Какая же это беседа, ваша светлость?

— Верно, Петр Владимирович, это не беседа! И какие же вопросы он вам задавал? — возвысился над обеденным столом князь Николай Андреевич. До этого момента он сидел и ел черепаший суп.

— Какая численность в нашем полку, есть ли артиллерия, много ли ее — и когда заведем мы свою кавалерию? — выпалил все разом старичок-полковник, чтобы, как говорится, разом и отмучиться.

Конечно, намного легче голову сразу положить под топор, чем четвертованию подвергнуться!

— И что вы ему, господин полковник, на все его вопросы ответили? — Теперь и голос старого князя возвысился, и не над столом, а над бездной кромешной, в которую кто-то сейчас полетит!

— А что я ему мог, ваша светлость, ответить? — Старичок-полковник зажмурился. Бездну эту самую он так, наверное, для себя представил.

Ясное дело, бездна ему не понравилась. И когда он открыл глаза, то сказал:

— Что я ему, лазутчику, мог ответить? У меня для лазутчиков, — заговорил вдруг он строго, — на все их вопросы один припасен ответ! — И господин полковник расхохотался: — Вот он, ваша светлость. — И он, отложив столовую ложку в сторону, показал из двух рук весьма неприличный жест.

— Господин полковник, вы забываетесь! — резко встал из-за стола Бутурлин.

— Нет, это вы забылись, милостивый государь! — встал из-за стола и господин полковник.

— Если бы не ваши лета!..

— Что вам мои лета?

— Извольте. Я готов. На любых ваших условиях. — Бутурлин отставил стул и пошел прочь из столовой залы.

— Штабс-ротмистр Бутурлин, вернитесь, — сказал тихо старый князь. — Вы арестованы мной… как неприятельский лазутчик. — И все присутствующие на обеде, за исключением одного, застыли — будто это и не они вовсе, а их восковые фигуры застыли в тех позах, в коих застигла их историческая фраза князя Николая Андреевича Ростова!

И только управляющий невозмутимо продолжил разделывать ножом и вилкой великолепно прожаренный ростбиф — и заодно восковую тишину, воцарившуюся в зале.

И серебряный стук его ножа по фарфору тарелки бесцеремонен был и дерзок — ведь не ему подали эту тишину в качестве блюда.

Ел с чужой тарелки!

Что с того, что он знал заранее, или сделал вид, что знал, и потому не застигнут был врасплох и не пребывал как все остальные в электрическом потрясении?

Многие были посвящены, и посвящены задолго. Даже успели восковые свои фигуры приготовить — и по причине свой неотлучной занятости вместо себя на обед их выслать.

Эпитет у Гоголя я позаимствовал не случайно, конечно. Но вот ведь какие параллели пересеклись в неевклидовой геометрии нашей жизни.

У Гоголя я позаимствовал литературный эпитет, а Мейерхольд позаимствовал у князя Николая Андреевича Ростова театральный эпитет: вместо актеров в финальной сцене «Ревизора» (немая сцена) выкатил их восковые фигуры.

Вон, по левую руку старого князя, восковая фигура императрицы Елизаветы Петровны. Как живая сидит — и гневно на него — на него предерзкого смотрит!

Рядом с очаровательной Жаннет — Вольтер, но и он в философическом сарказме прямо-таки испепеляет управляющего.

Испепеляет и Мария Антуанет!

Но что ему, бездушному?

Как гильотиной ножом орудует; из под рукава черного фрачного ледяной вопрос высверкивает: «Что, и вашу шейку нежную? С превеликим удовольствием!»

Но нет, не удастся ему это душегубное удовольствие исполнить.

Сам граф Сен-Жермен из под кружевных рукавов своих фокусных две карты уже вытащил — и третью, в масть его каторжную, бубнового туза кладет!

И Александр Васильевич Суворов в летящем своем победном порыве со стула своего привстал и руку свою призывно вытянул — чудо-богатырей своих в атаку штыковую поднимает.

Еще бы мгновение — и они, чудо-богатыри суворовские, на штыки управляющего подняли!

Но тут раздалось не раскатисто русское у-р-р-а-а-а, а раскатистый хохот Бутурлина.

Будто он бутылку шампанского откупорил, за один глоток ее выпил — и об пол разбил!

Управляющий даже вздрогнул и голову в плечи втянул — и вилку на тот же пол выронил.

Вилка с куском ростбифа шмякнулась на пол — и того эффекта, что произвел хохот Бутурлина, разумеется, не произвела. Всем показалось даже, что управляющий не вилку обронил, а подхихикнул Бутурлину гаденько и подленько.

А Бутурлин радостно и безудержно хохотал!

Наконец-то, по крайней мере, для него обед этот в обществе восковых фигур закончился.

Но он ошибался.

Первым обед должен был покинуть тринадцатый из приглашенных — тот, кто сидел на иудином стуле, т. е. управляющий. Так что Бутурлину пришлось задержаться.

За стол, правда, он не сел. Остался стоять за два шага до закрытых дверей.

Двери почему-то перед ним не распахнулись, а ведь именно на том самом паркетном квадрате стоял, который механизм в действие и приводил.

Видно, у этого механизма еще какой-то был секрет: не перед всеми двери без разбору открывать.

Наверное, был.

По крайней мере, часовые возле двери как стояли истуканами, так истуканами и продолжали стоять. Ни на мгновение не усомнились в крепости двери и умности механизма: и без них, часовых, неприятельского лазутчика не пропустят и не выпустят!

Не сомневался и старый князь (ему ли сомневаться!) — и уже не смотрел на Бутурлина. Подождал, когда Бутурлин нахохочется, и сказал управляющему:

— А вы свободны!

— В каком смысле свободен, ваша светлость? — спросил управляющий и улыбнулся, словно старый князь пригласил его поиграть в слова, и он не прочь, но прежде надо бы договориться, как понимать то или иное слово — ведь у некоторых столько смыслов, что все и не упомнишь. А взгляд его от взгляда княжеского ртутью юркнул под стол, и сам он был готов за взглядом туда же ртутью по стулу соскользнуть — и по паркету прямо к ногам княжеским ртутным шариком подкатиться.

— В трибунальном, — ответил старый князь — и поверг в восковое изумление управляющего.

Превратил все-таки и его, ртуть бездушную, в восковую фигуру.

В таком, трибунальном, смысле слово «свободен» он еще не знал.

— Христофор Карлович, примите у него отчет дел его и воздайте по заслугам… Ступай вон! — это крикнул он уже управляющему, и тот встал из-за стола, прошел мимо Бутурлина.

Двери перед ним распахнулись!

Глава семнадцатая

И не успели двери за управляющим сомкнуться, как возле Бутурлина возник сказочно Христофор Карлович.

Будто возле него всегда находился, но до поры до времени глаза его от себе отводил — как они, сказочники, это умеют, — а вот захотел ты меня о чем-то спросить — и вот он я — спрашивай.

И Бутурлин, разумеется, спросил. Как не спросить, раз кругом такие чудеса сказочные!

Что спросил, вы узнаете в следующей главе. И в той же главе открою я вам глаза, как это принято говорить, на Бутурлина, заодно и на Жаннет. А то вон она как со старым князем любезничает — обвораживает!