Пробуждение Дениса Анатольевича

— А ты, Леня, случайно не помнишь, — спросил я, стараясь при этом глядеть куда-то вбок, — что из спиртного подавали на том самом пресс-пати?.. Хотя нет, неважно, продолжай о главном… И что, ты в чем-нибудь уже разобрался?

— Ну да, — кивнул Леня. — Практически во всем. Как раз три месяца прошло. Вы разве не поэтому позвали меня сегодня на обед? Я как раз и хотел доложить вам о результате. — Новый шеф Роспотреб-надзора указал на сервировочный столик. — Вот все мои доказательства. Мы будем совмещать приятное с полезным.

Теперь-то я понял, чем «деловой обед» отличается от обычного. К каждой тарелке и к каждой бутылке были приклеены ярлычки.

— Поглядите, Денис Анатольевич! — Алферов сделал рукой приглашающий жест, каким неопытные уличные гиды заманивают туристов посетить «Детский мир» и могилу Высоцкого. — Тут у нас шпроты из Риги, масло из Лиепаи, куриные сосиски из Гданьска, ореховый хлеб из Каунаса, сыр из Полтавы, копченый лосось с острова Сааремаа, вино из Кахетии… А здесь у меня имеются… минутку… — Алферов залез в портфель и вытащил пачку бумажек с грифами вверху и лиловыми печатями внизу. — Вот результаты трех независимых экспертиз. Делали в Базеле, Лиможе и Дюссельдорфе. Общий вывод: все чисто. Следов бензопирена, хлорина, диоксидина, тяжелых металлов и тэ дэ не найдено. Прежний запрет на ввоз был ни на чем не основан. Все безопасно для потребителей.

Дары Прибалтики, Украины, Грузии и Польши на моем сервировочном столике выглядели чертовски аппетитно. Но я колебался. Мудрый правитель за формой всегда узреет содержимое. Худший враг — это бывший сателлит. У кого-то из советских классиков было смешно сказано про генеральскую жопу, которая после революции отделилась и добилась самостоятельности. А, как известно, любая жопа норовит подгадить: это в ней заложено на уровне инстинкта.

— Ты уверен на все сто? — испытующе спросил я у Лени. — Даешь гарантию своему президенту? Я ведь не экспертизы твои буду на хлеб намазывать, а паштет. И не печатями его заедать, а сыром. В старину прежде, чем подавать на стол, царские блюда проверял на себе министр двора… Ну чего, сам рискнешь или позовем кого-то из приемной? Найдем сироту, чтобы не так жалко, ежели чего…

Вместо ответа Леня бестрепетно намазал литовский хлеб латышским паштетом, положил сверху ломоть украинского сыра, подцепил одной вилкой польскую сосиску, другой — спинку эстонского лосося. А затем разом отправил весь этот гастрономический интернационал в рот и принялся жевать. Щеки у Алферова раздулись втрое, как у мультипликационного хомяка, нос покраснел от напряжения, на лбу выступили горошинки пота, но в глазах светилось торжество.

— Жот жижите, Женис Жамошошьевич, — гордо объявил он, не переставая работать челюстями. — Ежа жежопашная жля жижжи.

В переводе с жевачьего на русский это, скорей всего, означало: «Вот видите, Денис Анатольевич. Еда неопасная для жизни».

С полминуты я выжидал, не забьется ли в последних судорогах новый шеф Роспотребнадзора, и, не дождавшись, рискнул повторить его подвиг. Хм. Сыр как сыр, вполне терпимый. Хлеб как хлеб, похож на баварский. Масло не кислое и не пересоленое. Бекон даже неплох. Шпроты — прямо как в детстве. Лосося мы, конечно, едали и получше, но в целом сойдет… Как будто все без происшествий.

— Ничего, — вынужден был признать я, отжевав свое. — Ладно! Если по науке, как ты говоришь, там все чисто, то, возможно, наш Георгий Геннадьевич Онисимов и впрямь несколько погорячился.

— Вот и они тоже говорят… — Леня уже справился со второй порцией и победно улыбнулся. — Производители, то есть… Это, говорят, у вас издержки имперского мышления. Типичная, говорят, психология осажденной крепости. Но теперь-то, Денис Анатольевич, мы их убедим, что Россия — обычное цивилизованное государство Европы, с обычными с либеральными нор… Ой, куда вы?!

Не дослушав, я уже летел к унитазу: тошнота, притаившаяся внутри меня, внезапно взбрыкнула, резко поднялась от желудка и подступила к горлу. К счастью, я не заблудился по дорогу и вовремя успел добежать до цели — чтобы отдать бурлящим водяным струям все, чем пытался утолить голод. Пообедал, называется…

Обратно в кабинет, к бледному растерянному Лене, я вернулся только минут через пять. Взял у него из рук бумажки с грифами и печатями, молча разорвал каждую надвое и отдал ему обратно.

— Но как же… Денис Анатольевич… Я же… — Алферов диким взглядом проводил обрывки его трехмесячных усилий.

Тук-тук-тук-тук-тук-туууук! — отозвалась на его лепетанье матерая чечеточница. Несмотря на перестук в башке и противное томление в районе диафрагмы я почувствовал к своему протеже нечто вроде жалости. Эх, Ленечка, глупый телемальчик! А ты уж размечтался, что в России работа чиновника — это праздник разгадыванья интеллектуальных кроссвордов? Шиш тебе, милый: это лишь сотая ее часть. А девяносто девять сотых — тараканьи бега вокруг начальничьего стола и постоянная готовность в любой момент упасть за Родину мордой об стол. И чтоб затем нельзя было даже поплакаться никому, кроме жены и зеркала в сортире.

Фиг сейчас поймешь, отчего президента России вытошнило всеми этими дарами чужеземного сельхоза. Может, в куске сыра или бекона пряталась диверсия, а может, я сблеванул по причине моего сегодняшнего состояния общей хреновости. Разбираться уже не будем. В таких делах включается презумпция виновности.

— Заруби на своем носу, — обратился я к Алферову едва ли не по-отечески. В конце концов, приручил его именно я (пусть и в бессознательном состоянии). — Если твоего президента тошнит, то это либо беременность, либо ему попался некачественный хавчик. Беременность в моем случае мы исключаем. Что в остатке?

— Но ведь…

— Забудь слово «но». Ты не в Европе. Пока меня тянет блевать от всего, что ты принес, я сохраняю вето на ввоз. Теперь, дружок, твоя работа — как подать это публике. Ты же умный, придумай что-нибудь. Вся таблица Менделеева у тебя под рукой. Не нравятся канцерогены или пестициды, пусть будут радионуклиды или соли жирных кислот… Ну, пошел! — Я подтолкнул Алферова к выходу. — Испытательный срок тебе продлеваю еще на месяц, не справишься — уволю, и никакое телевидение, хоть кабельное, тебя не возьмет даже погоду читать… Брысь, кому говорю! И отраву свою забирай!

Я мотнул головой — и бледный Леня улетучился из моего кабинета вместе с портфелем, тарелочками с надкусанной едой и обрывками надежд. На пустом сервировочном столе остались только две забытые бутылки кахетинского и две хрустальные рюмки. Ладно, подумал я, доведем эксперимент до точки. Выбрав уже открытую бутылку, я капнул в рюмку, осторожно опрокинул ее на язык…

Рот мой наполнила терпкая горечь — словно делалось вино не из сладчайшей виноградной лозы, а из коры хинного дерева.

…мать!.. мать!..мать! Полминуты спустя ошалевший от моих воплей дежурно-телефонный Вова уже соединял меня с Тбилиси.

— Гамарджоба, батоно Денис! — услышал я в трубке приторный баритон Гиви Суликошвили. — Какие-то проблемы, дорогой?

— Щас будут! — еле сдерживаясь, посулил я. Мой рот все еще был заполнен горькой вяжущей слюной, и кто-то был должен за нее ответить. — Ты чего гонишь на экспорт вместо кахетинского? Почему такой вкус? Ты что, издеваешься над большим братом?

— Э-э, генацвале, — на другом конце трубки Суликошвили горестно поцокал языком. — Не понимаю: зачем пьешь вино из бутылки? Это же профанация, дорогой. Кахетинское пьют из бочки, остальное моча. Приезжай ко мне, я тебя угощу настоящим вином…

С каждым словом президента виноградной республики меня все сильней захлестывало бешенство. В Спасской башне моей головы чугунная слива только этого и ждала — и отзывалась на каждый удар моего сердца тяжким боем курантов. К концу последней своей фразы Гиви Автандилович Суликошвили стал для меня хуже Гитлера.

— Настоящим? — заорал я в трубку. — Значит, у себя вы оставляете настоящее вино, а нам в Россию экспортируете мочу?! Ну ладно, кацо! Я приеду к тебе в Кахетию! На танке!!