Пробуждение Дениса Анатольевича

— Здрасьте, Денис Анатольич! Вызывали? — поприветствовал меня Сан Саныч, веселым колобком вкатываясь в дверь. И без паузы продолжил: — Хотите свежий анекдот? Цимес! Я просто оборжался. Избрали однажды чукчу американским президентом. Вот, значит, приезжает чукча в Вашингтон, принимать прися…

Недолго думая, я сорвал с ноги ботинок и запустил в хохмача.

— А-а, так вы его уже слышали? — Сдобный ловко увернулся от моего ботинка. — Тогда есть другой анекдот, тоже клевый: как-то раз хохол с грузином приплыли в Антарктиду. Температура, сами понимаете, минус шестьдесят, и вот хохол говорит грузину…

Я метнул в кремлевского Управделами второй ботинок. На этот раз я задел его каблуком по уху. До Сдобного наконец дошло, что начальство слегка не в настроении. Но он не понимал почему.

— Чего стряслось-то, Денис Анатольевич? — спросил он, потирая ухо. — Землетрясение? Наши все-таки продули матч-реванш? А я, если помните, с самого начала был против, чтобы сборную, наше национальное достояние, доверять голландцу. Ненадежный он…

— А ты у нас, выходит, надежный! — Я примерился кинуть в него пресс-папье со стола, но оно оказалось совершенно неподъемным. — Тебе, значит, можно доверять национальное достояние?! Не ты ли этих молдаван привел в Кремль? Сам-то ты хоть видел этих оборванцев? Странно, что Царь-пушка еще не пропала. Ты ядра от нее давно ли пересчитывал? А дырку в Царь-колоколе не измерял?

Сдобный приложил ручки к груди и истово затряс головой:

— Господин президент, Денис Анатольевич, Богом клянусь! Чесслово, все у меня на контроле. Их там проверяют по-всякому, просвечивают на входе и на выходе. Лучшие охранники, самая современная аппаратура, птичка не пролетит. Полный порядок.

Услышав слово «порядок», слива-скейтбордистка в моей башке просто обезумела. Сейчас она с грохотом каталась одновременно по трем направлениям. Больше я уже не мог сдерживаться.

— А тебя, сука, кто-нибудь просвечивает?! — заорал я на Сдобного. — Ну-ка выкладывай все из карманов мне на стол! Живо!

Круглая мордочка Сан Саныча обидчиво скисла.

— Да врут они, врут… — Управделами Кремля стал вытряхивать свои карманы, но как-то слишком медленно и избирательно. Один внутренний карман пиджака он точно пропустил, как бы по рассеянности. — Эти газетчики сводят со мной счеты… За то, что мы с вами, Денис Анатольевич, любим Россию, а они, падлы, ее не любят… Видите, у меня только ключи, три рубля и семечки…

— Все карманы освобождай! И еще попрыгаешь потом!

Через минуту к ключам, рублевым монеткам и семечкам на моем столе прибавились немалая горка из крупных купюр, какой-то блестящий набалдашник, старинный гребень с безусловно дорогими камушками плюс серебряная двузубая вилка с вензелем.

— Вот, Денис Анатольевич, сами можете удостовериться, ничего серьезного. — С оскорбленным видом Управделами шмыгнул носом. — Писаки клевещут, что Сдобный златые горы ворует. И где они, златые горы? Деньги — мои, остаток аванса. Гребень и мелочовка — тоже мои, от покойной бабушки осталась, справка есть…

— И это тоже — от бабушки?! — Двумя пальцами я взял вилку: острием к Сдобному, ручкой с вензелем к себе.

Три буквы «БКД», вписанные в орнамент из цветов и листьев, едва ли были инициалами кого-то из родных Сдобного: бьюсь об заклад, означали они «Большой Кремлевский Дворец».

— Вилка казенная, грешен, — с застенчивым видом сознался Сдобный. — Я ее после завтрака в карман сунул. Машинально. Разве не может человек машинально положить в карман вилку?

«Ты не человек, ты ворюга!» — хотел уже заорать я и ткнуть его в нос краденой вилкой, и… И тут мне заметно полегчало.

Боль уменьшилась. Думаю, повлияли не слова Сдобного — просто совпало во времени. Хотя, с другой стороны, даже беспредельщица в моей башке могла опешить от наглости кремлевского Управделами. Лично мне важен результат: маленькая чугунная дрянь, изрядно потерзавшая мне череп, внезапно смилостивилась и сбавила темп.

Обольщаться, конечно, не следовало. Это была не полная амнистия, а временная передышка. Не знаю, надолго ли, но соревнования по скейтборду в отдельно взятой черепушке сворачивались. Боль не унялась совсем — но хоть затупилась. Как бы мне ни хотелось еще посильнее нагнуть Сан Саныча, своя голова была дороже истины.

— Нет, Сдобный, — утомленно вздохнул я. — Нормальный человек не может забыть чужую вилку в своем кармане. На это способен лишь такой патологический ловчила, как ты… Короче, слушай сюда и запоминай: либо ты сегодня же упорядочишь этот молдавский хаос, либо пеняй на себя. Вместо Кремля живо отправишься управлять делами городской бани… или нет — городского морга. Заодно и посмотрим, много ли ты сумеешь оттуда украсть.

Когда Управделами, пятясь и кивая, и обещая немедленно исправиться, прикрыл за собой дверь, я признался себе, что угрозы мои — чистый блеф. Сотрясение кабинетного воздуха. Ни один из президентов до сих пор не решился уволить Сдобного. Никто не знает, сколько кремлевского добра тот втихую переписал на себя. Убери его с должности — и завтра обнаружишь, что остался в пустом кабинете с голыми стенами и одним пресс-папье на столе.

Ну ладно, сказал себе я, забудем на время о Сан Саныче. Надо пользоваться моментом. Раз слива взяла тайм-аут и тамтамы в башке не бьют, пора звать Оболенцева. Не знаю, чего ему нужно, но лучше сменю-ка я парадные башмаки на тапки, а башмаки задвину поглубже. Вдруг мне опять резко вступит в голову? Надо отгородить себя от соблазна запустить ботинком и в киномэтра.

Я поднял трубку, нажал ближайшую кнопку на пульте и скомандовал Вове-адъютанту (или Вове-референту? хотя какая разница!):

— Запускай лауреата. Уже можно.

Через несколько секунд в дверях возник высокий, отлично одетый и уже от порога хорошо пахнущий человек лет шестидесяти. У него были седые усы русского барина, горделивая залысина британского джентльмена и очень длинные руки, делавшие его слегка похожим на цивилизованного орангутанга. Лицо гостя показалось мне знакомым. Я его точно где-то видел: то ли на обложке журнала «Работница», то ли на моей инаугурации. Или, может статься, и там и там.

Едва войдя, лауреат Государственной премии кинорежиссер Мика Оболенцев поклонился мне и красивым бархатным голосом произнес:

— Желаю здравствовать, Ваше Высокопревосходительство!

Обращение мне понравилось. Не поручусь за прежние месяцы моего президентства, но уж сегодня с самого утра никто меня не называл не «высоко», ни обычным «превосходительством». Это было стильно.

— Привет, — кивнул я. — Выкладывайте ваше дело, слушаю.

Оболенцев проникновенно взглянул на меня и начал издалека:

— Россия есть сила, умноженная на мудрость. А мудрость — это и созидание, послушание, щедрость, прощение, сострадание. Счастлива та страна, в которой мудрый лидер подобно вам, господин президент, ощущает дыхание всего географического пространства вокруг себя. И счастлив гражданин и патриот, который пребывает в той стране, управляемой таким лидером, как вы. Будучи неоднократно и облыжно оплеван за свою приверженность корневой системе, традиционным православным ценностям и просвещенному консерватизму, я остаюсь верен себе…

— Вот это благородно, — похвалил я лауреата.

Мне представилось, как мой гость на Лобном месте с достоинством утирает барские усы, принимая плевки. Крестится, утирается, опять крестится. Золотятся купола. Звонят колокола. Благолепие.

— …верен себе и своим принципам, — продолжил режиссер, — и с удовольствием готов снимать для российской власти картины, которые меня устраивают как художника. Уверен, что цена моей душевно-духовной связи с Родиной, освященной любовью к оной…

Ну так бы и давно. Духовная связь творца с отечеством стоит бабок. Не отдавать же наше достояние Голливуду на поругание.

— Сколько? — уточнил я. — Давайте чуть поконкретнее.

— Тридцать, — с достоинством ответил мэтр. И, наверное, для наглядности, трижды показал мне две свои растопыренные ладони. — Для картины, идею которой я буду иметь удовольствие вам изложить, это самый минимум. Кастинг, препродакшн, продакшн, постпродакшн, промоушн, бокс-офис — все эти крайне бездуховные иноземные понятия, к сожалению, требуют затрат в соответствующей им твердой валюте, а учитывая всемирный финансовый кризис…