Упавшие как-то раз (СИ)

— Мне таких, как вы, возить не впервой, — прогудел он, приблизив качающийся светильник к самому моему носу. — Если пассажир не чешется, значит, гол как сокол. Зачем зря лошадок гонять? Лошадкам тоже отдохнуть надо. Им в стойло пора. А вы давайте, кыш отсюда! — гаркнул он, дыша на меня перегаром. Пуаро зарычал.

Некоторые, когда выпьют, становятся мирными, как овечки. А иным дай только побуянить. Наш извозчик был из числа последних. Поэтому я решила судьбу не испытывать и сойти на пустынной дороге. На пустынной, мрачной, унылой дороге…

Видать, суждено нам бродить неприкаянными. Коляска благополучно скрылась с глаз долой, затихли вдали удары конских копыт. Гнетущее безмолвие окружило нас темным, непроницаемым коконом.

— Хнычешь? — удивленно спросил Пуаро. — Нервишки сдали? Если еще не сдали, то посмотри во-он туда. По-моему, за холмом кто-то включил неоновую подсветку.

— У них же нет электричества, — прохлюпала носом я.

— Ну, вот и я говорю, странное дело. Такая загадка только великому сыщику по зубам!

У меня не было желания иронизировать, тем более что «великий сыщик» уже давно привык к моим язвительным насмешкам по поводу его выдающихся дедуктивных способностей.

Мы решили, раз уж нам ничего не светит, пойти да глянуть, что там за невидаль. Когда спустились в ложбинку между лугом и обочиной, нас окутало облако густых травяных запахов. Я промочила ноги в какой-то застоявшейся лужице, послав сгоряча и лужицу, и луг по известному адресу.

— Напрасно ты это, напрасно, — сказал Пуаро, одолев крутой подъем. — Если б ты видела то, что вижу я, живо взяла бы свои слова назад.

А видел он не что иное, как светящееся дерево. На меня эта иллюминация произвела столь ошеломляющее действие, что я попросту онемела. По стволу раскидистого гиганта, переливаясь, точно волны тончайшего шелка, текло мягкое голубое сияние. Мне даже показалось, будто звезды спустились с небес, и спустились нарочно затем, чтобы одеть ветвистого великана в блестящую мантию.

Пуаро прыгал от нетерпения этаким баскетбольным мячиком — его к дереву так и притягивало. А во мне весьма кстати заговорил здравый смысл: «Держись-ка ты, Жюли, от подобных растений подальше». В нашем подлунном мире живые существа светятся неспроста — это я твердо усвоила еще со школьной скамьи. Они, если применить научный термин, люминесцируют — и всегда с определенной целью.

Но у Пуаро здравый смысл, похоже, свернулся калачиком где-то на дне черепной коробки и крепко спал. Как только я ослабила бдительность, пес со всех лап помчался к огромному «ночнику», заливаясь задорным лаем. Вот неугомонный!

— Стой! Назад! — крикнула я. — Это дерево тебя целиком проглотит! Слопает и переварит!

Но он меня как будто не слышал. Скотч-терьеры по своей природе вообще ужасно непослушные и своевольные собаки. Делают, что им на ум взбредет, а мнение хозяина побоку.

Я еще что-то кричала, грозила отменить полдник, а с ним и всю вкуснятину, на которую был падок Пуаро. Докричалась до того, что охрипла. За этими треволнениями я и не заметила, как подкралась коварная простуда. Насморк, кашель, озноб… Она обещала надолго свалить меня в постель. Только вот ни о какой постели речи идти не могло. Я горько посетовала на свою участь и вновь предалась бы отчаянию, если бы не мысль о том, что Пуаро рискует шкурой, причем рискует серьезно. Наверное, я выглядела смешно, когда бежала по лугу, спотыкаясь о каждую кочку.

В соответствии с моей «теорией прожорливого дерева», меня должны были заглотать, как только я попаду в зону голубого сияния или, в крайнем случае, дотронусь до ствола. Но бесстрашная Жюли Лакруа мало того что горазда на выдумки, так еще и с головой не дружит. Когда, будучи на последнем издыхании и еле переставляя ноги, я добралась до финиша, то первым делом прислонилась к этому самому стволу. Меня трясла лихорадка.

— Дерево-хищник, дерево-людоед. Что только не изобретет воспаленное воображение! — бормотал Пуаро, поправляя зубками компресс у меня на лбу. Он, оказывается, успел сбегать к какой-то канаве, принести оттуда воды в раздобытой жестяной миске да целебных, по его словам, трав. В ноздри проникал разреженный, точно со снеговых вершин, бодрящий воздух. Кротким, медовым светом мерцала крона. В углублении между толстыми гладкими корнями лежать было на удивление комфортно — даже без подушки и одеяла.

— Вы с дон-кихотом, — кашлянув, сказал Пуаро, — одного поля ягоды. Суетитесь и хватаетесь за оружие на пустом месте. У вас и самый безобидный зверек превратится в кровожадного злодея.

Его сдержанные нравоучения очень скоро усыпили меня. Сверху по спирали струился аквамариновый свет с серебряными блестками, заполняя собой каждую клеточку моего изможденного тела…

Пробудившись от глубокого, возрождающего сна, я ощутила небывалый прилив сил и была, что называется, в полной боевой готовности. Ствол уже не светился, и лишь сквозь золотую, безукоризненно симметричную крону просачивались солнечные лучи. Солнечные? Я выползла из своей «постельки» прямехонько на ярко-зеленый ковер с густым, как платяная щетка, и мягким, точно бархат, ворсом. Взглянула на затянутое мглой небо. Ни единого намека на солнце. И потом, никакого ковра тоже не было. Всё это время я спала на обычной траве. Вернее, не совсем обычной, поскольку на дворе стояла поздняя осень, и заурядная трава-«провинциалка» в эту скучную пору уходит со сцены, выряжаясь в дешевую, выцветшую одежонку. По-иному дело обстояло с нашей чудо-травой. Примятая, она вновь выпрямлялась. Росла, как на заказ, не выше щиколотки и строго придерживалась границ. За пределы, означенные древесной кроной, носу не казала. Я говорю «наша трава», потому как, оценив все преимущества житья под Вековечным Кленом (а выяснилось, что нас приютил именно он), мы с Пуаро решили там и остаться, на веки вечные.

Наш Клен — дерево волшебное. Он и летом стоит — не вянет, и осенью стоит — багрово-золотым великаном с пышной шевелюрой. Листья у него на зиму не опадают, лютые ветра под его сень залетать боятся, а мы сидим-посиживаем у могучего ствола — и холода нам нипочем.

Однажды Дора вскользь заметила, что Клен своенравен и пристанищем абы кому не послужит. Выходит, мы не абы кто, потому как нас опекали и пригревали, точно мы сами были маленькими клёниками. Так, у корней нежданно-негаданно вырастали лисички и сыроежки, выпрыгивали из-под земли кустики с уже поспевшей земляникой, а с нижних ветвей регулярно стекала чистейшая дождевая вода. Мы подозревали, что вода эта обогащается ионами серебра и обеззараживается непривычным для нас способом, ибо на вкус она была сладкая, как нектар, и жажду утоляла мгновенно. Воистину сказочное дерево!

Довольно долгое время мы успешно обходились без стен. Да и в крыше нужды не было. Густая листва не пропускала ни одной лишней капельки и лучилась нежным сиянием какого-то невиданного солнца, поскольку настоящее солнце уже который день пряталось за необъятным войлоком туч.

Симендрий близился к концу. Всего каких-то сорок восемь часов — и наступит чароний, а с ним — день Светлого ума. И, хотя с пищей и питьем проблем у нас не возникало, мы всерьез задумывались о том, что надеть на предстоящий бал. Вернее, задумывалась я, а Пуаро исследовал округу. Сразу же после моего чудесного выздоровления он рассказал, чем занимался у Эсфири. Прежде, чем его заметили и обезвредили, он разнюхал столько всего крамольного, что иной менее дружелюбный хозяин давно порубил бы его на куски.

— Помнишь, к примеру, разговор о коридоре, где перед нашим первым визитом задержалась Эсфирь? — загадочно спрашивал пес. — Так вот, непростой это коридор, а временной. Я подслушал: ее дружок Рифат, который незаконно проживает в замке за твердыней Арнора, — непризнанный гений. Он обнаружил, что в определенный час в стране Западных ветров время замедляется. Как уходящий со станции поезд, в который можно заскочить на ходу.

— Хочешь сказать, точно так же можно заскочить во временное окно?!