Наследники по прямой. Книга первая.

– А потом? - Гурьев поднёс руку к горлу. - Чердынцев. Что было потом?!

– Потом я вернулся, - хмуро сказал Чердынцев. - В двадцатом. Мы стали прорываться сюда, в Крым. Не успели. Ну, и, сам понимаешь. Надо было жизнь налаживать. И вообще. Я стал красным военмором, а она… Мы поженились в двадцать первом. Я даже поверить боялся, что она согласится. Мне ничего не надо было. А дальше ты знаешь.

– Ты знал, кто она и откуда?

– Нет, - Чердынцев покачал головой. - Откуда?! Откуда?! Она сказала потом. Знаешь… Я не поверил. Вот - не поверил. Решил, что она… Она вообще бывала немного не в себе иногда. Нет, я понимал, конечно, что она из какой-то такой семьи. Но это?! Ты только представь себе! Она ведь никогда ничего не рассказывала о своём прошлом. Никогда даже ни пол-словечка. Словно с луны свалилась. Я догадывался, понимал, что все - все её погибли. Но… И вдруг - такое. Как обухом по голове! Нет, как хочешь, но я не поверил. Разве - в такое - можно поверить?!

Она отрезала это, подумал Гурьев. Сознательно, или нет, - просто отрезала от себя. Иначе невозможно жить. Ходить по этой земле и знать, что где-то рядом ходит тот, кто стрелял в твоего отца, в твою мать, брата, сестёр?! Невозможно. Мне легче. Мне куда легче.

– Когда она сказала тебе об этом?

– Когда Дарья… Когда узнала, что беременна. Тогда и сказала.

– А ты не поверил.

– Нет. Я и сейчас. Я не знаю, понимаешь?! Вроде бы сходится очень многое. Я же пытался разузнать кое-что. И узнал.

– Да-а?! - изумился Гурьев. - Ну-ка, ну-ка, интересно. И что же ты узнал?

– Да узнал, - Чердынцев ухватился за рюмку, как за спасательный круг. - Кое-что.

– Тем более, что они с середины двадцатых весьма этим гордились. И хвастались на каждом углу. Так что?

– Яков Кириллыч…

– Ты говори, каплей. Говори. Это важно.

Чердынцев вдруг решительно отодвинул рюмку, - так, что коньяк опасно плеснулся, грозя пролиться на скатерть, - поднялся, расстегнул китель, достал портмоне и вытянул оттуда небольшой снимок - старый, старый, на плотном картоне, снимок, запечатлевший высокую женщину с гордым, жёстким и в то же самое время каким-то беззащитным лицом, и четырёх девочек. Одна из девочек была Даша. То есть, конечно же, не Даша.

Гурьев долго рассматривал фото. Потом спросил тихо:

– А это у тебя откуда, капитан?

– Нашёл, - усмехнулся Чердынцев.

– Ты спятил, - покачал головой Гурьев. - Такое с собой в карманах носить?! Ты точно спятил. Псих. А если б кто увидел?

– Никто не увидел, - Чердынцев снова опустился на стул.

– Псих, - спокойно констатировал Гурьев. - Псих клинический и неизлечимый. Ладно. Дальше.

– Куда уж дальше, - криво усмехнулся Чердынцев.

– То есть тогда ты и поверил.

– Почти. Потому что… Да как же можно в такое поверить?! Если это всё правда - никогда не прощу себе. Надо было… А, к чёрту!

– Это правда, капитан, - вздохнул Гурьев. - А туда, куда ты сказал - не надо. Не надо.

– Откуда ты можешь это знать, - Чердынцев сильно запрокинул голову и со свистом втянул в себя воздух. - Откуда тебе-то это знать, если я и сам?!

– Я знаю.

– Откуда?!

– Чердынцев, - Гурьев поставил локти на стол, положил подбородок на сцепленные пальцы. - Ты хоть понимаешь, что ты сделал, Чердынцев?!

– А что я такого сделал? - Чердынцев усмехнулся. - Во-первых, я не знал. Во-вторых, не поверил. А если бы даже знал и поверил?! Когда она… когда её не стало, я думал, я сдохну. Я выскребся только из-за Дарьи. Когда Дарья подросла, я только тогда… засомневался.

– Почему засомневался? Если не поверил?

– Почему, почему, - буркнул Чердынцев. - Ты на неё, на Дарью-то, посмотри. Сам говоришь.

Гурьев налил себе и ему по полной рюмке:

– Ясно. Скоро я тебе многое объясню. Не всё, но многое Давай вздрогнем, капитан. За наших любимых.

Они выпили, по-прежнему не чокаясь. Гурьев громко поставил свою рюмку на стол:

– Твоя сверстница. Значит, младшая. Анастасия.

– Аня…

– Как ты там вообще очутился?

– Да меня в разведку послали.

– Одного?!

– Какой там одного, - сморщился Чердынцев. - Я же салага тогда был, вообще необстрелянный. Отбился, заплутал в лесу этом проклятом! Пока не догадался конику своему довериться. Вот и вышло всё, - видишь, как.

– За белых и за красных, капитан, - Гурьев поднял рюмку. - И какого же, спрашивается, рожна, а?

– Это точно, - Чердынцев опрокинул в себя спиртное, зажмурился. - Только не думалось тогда об этом. Я ведь потом почти поверил в сказки. Ну, потом, позже гораздо. Я ведь совсем зелёный был. Это теперь…

– Да ладно, - беспечно отмахнулся Гурьев. - И посерьёзнее тебя персонажи оттопыривали щёки и надували жилы на лбу, толкуя о торжестве великих идей, ради которых никакой крови не жалко. Почему ты из Директории ушёл?

– А ты бы видел, что они там творили, - побагровел Чердынцев. - Пороли народ деревнями! Казаков! Это казаков-то?! Хлеб отбирали! Заложники! Белое дело, - он усмехнулся зло. - Кто же так закон и порядок наводит?! Да и вообще. За старое взялись. Солдат по зубам, мобилизация… Голубая кровь, белая кость. Тоже мне! Просрали Россию, всё за своё держались, за старое! А ему не было уже хода, некуда было дальше на старом, понимаешь?! Я же помню, как меня в гардемарины брали. Сколько Беклемишеву порогов обивать пришлось. Рылом не вышел. Думали удержать. Ты не помнишь, а я многого не понимал тогда. И сейчас далеко не всё понимаю.

– Это правильно, капитан. Не всё.

– Погоди, - Чердынцев налил себе и Гурьеву, прежде чем поставить бутылку на стол, зачем-то посмотрел её на просвет. - Это всё ерунда. И она там оставалась. Уже у красных в тылу. Я тогда не думал о красных и белых, понимаешь? Я о ней думал. О том, что я ей обещал. На целом свете одна-одинёшенька. А красные-белые… Ерунда это всё, Яков. Теперь - ерунда, понимаешь?!

– Понимаю, - Гурьев оценивающе - снова, как будто впервые - быстро и коротко взглянул на Чердынцева. - Знал бы ты, как я тебя понимаю, завыл бы. Значит, Дарье ты так ничего никогда и не говорил?

– Говорил - что?

– Про царскую кровь, капитан. Про царскую кровь.

– Что я, психический?!

– Есть немного, - кивнул Гурьев. - А что говорил?

– Ну, что. Да ничего, в общем, не говорил. Говорил, что из Питера. Про дворян. Рассказывал. Про жизнь прежнюю. Немного. Ну, вообще. Осторожно, сам понимаешь. Да и всякого в ней, в той жизни, хватало! Как в любой. Как всегда. Да что я, ненормальный?! Она бы меня первая психом сочла бы!