Легенды мировой истории

Однако внешние приличия соблюдать следовало. И их соблюдали. Окрепший эрцгерцог принимал участие в турнирах, роскошных пирах, потешных баталиях «Взятие Гранады», оказался большим поклонником соколиной охоты и боя быков. Но по ночам, к вящему любопытству испанских придворных и слуг, из покоев четы раздавались то слишком громкие стоны любви, то крики, площадная ругань, падение предметов, хлопанье дверей и отчаянный женский вой.

Почти сразу же после принесения присяги кортесу, сославшись на неотложные дела, Филипп неожиданно покинул беременную жену и, несмотря на все ее униженные мольбы, отбыл со своими фламандцами в Брюссель. Да к тому же еще и через территорию Франции, где принял приглашение французского короля. Мало того, он потом несколько месяцев пировал в его луарском замке Блуа, словно издеваясь: ему прекрасно было известно о весьма осложненных отношениях Фердинанда и Людовика XII — короли находились в состоянии войны!

Вот тогда-то и начался для них с Изабеллой сущий ад. Подальше от людских глаз и языков они переехали с беременной Хуаной в крепость Аревало — туда, где когда-то окончила свои дни безумная мать Изабеллы. Обветшавший дворец ремонтировали, и им пришлось поселиться в той же самой крепости, под которой протекала река. Потом Фердинанд думал, что этого не следовало делать — может быть, это проклятое место и свело Хуану с ума окончательно.

Она бросала посудой в слуг, отказывалась от пищи, таскала за волосы служанок, кричала ему и матери, что ее муж Филипп ненавидит их и она тоже ненавидит их, ненавидит их дурацкие мрачные обычаи, их вытянутые лица, их тяжелые платья, их Инквизицию, их вечные мессы, молебны, исповеди и посты. Она кричала им, что хочет домой, к мужу, во Фландрию, где люди радуются жизни, а не вечно молятся, где едят жирную говядину, танцуют на ярмарках и пьют пиво даже женщины!

При воспоминании о женщинах Фландрии она часто переходила буквально на вой и кричала, что должна ехать немедленно, пока Филипп не пере…л всех фландрских потаскух! Потом она могла часами раскачиваться на стуле и выть. Живот ее все увеличивался, и родители молили Бога, чтобы хоть новорожденный отвлек Хуану от черных мыслей. Изабелла думала, что новый переезд поможет дочери отвлечься от черных мыслей, и они вместе переехали в Алкала де Хенарес, неподалеку от Мадрида.

Фердинанд, обеспокоенный агрессивным поведением Франции, отбыл с войском в Арагон и не знал, что пришлось пережить Изабелле в Алкала де Хенарес. Постаревшая сразу лет на десять, она проводила с Хуаной целые дни, стараясь урезонить, успокоить, помочь, и падала замертво после этих бесед, вконец измученная и опустошенная.

А Хуане и впрямь стало немного лучше, и она спокойно, совершенно ничего не стесняясь, подробно рассказывала матери об унижениях, которым при всех подвергал ее муж, и о своей непреодолимой зависимости от него из-за непобедимой, животной к нему страсти. Несмотря на все мольбы Изабеллы, она не ходила ни на мессы, ни к исповеди и говорила Изабелле страшное, еретическое, богохульное. Все это окончательно уложило Изабеллу в постель.

Фердинанд все еще был в Арагоне, когда 10 марта Хуана на удивление быстро и легко родила мальчика. Это был как раз день его рождения, и именно поэтому ребенка назвали Фердинандом. Матери было безразлично даже как его назвать, она сразу отдала ребенка на руки кормилице и уже совершенно не интересовалась сыном.

Когда стало ясно, что помочь Хуане невозможно, Изабелла отправила дочь под надзор врачей в замок Ла Мота — похожий на несколько гигантских шахматных ладей, забытых великаном на каменистой равнине. От Филиппа же не было никаких вестей. Он так спешил вернуться в Брюссель — якобы по делам государства, — а между тем вот уже несколько месяцев проводил во Франции в пирах и охотах.

Однажды вечером Хуану не нашли в ее спальне. По коридорам тут же застучали каблуки слуг, замерцали в руках факелы.

Полураздетую эрцгерцогиню обнаружили вцепившейся в решетку крепостных ворот. Она выла, мотала головой и кричала то богохульства, то вообще что-то нечленораздельное. Послали за Изабеллой, а между тем все — от врачей и исповедника до алькальда и стражи — старались уговорить эрцгерцогиню вернуться в постель. Тщетно.

Она провела у ворот крепости всю ночь — полуобнаженная, с растрепанными волосами и пустыми безумными глазами. Ноябрьским утром ее увидели крестьяне, что обычно привозили в крепость провизию. В городе неподалеку как раз проходила ярмарка, и местные шуты уже изображали под хохот толпы, как полуголая Хуана висит на решетке. Репутация наследницы престола была погублена окончательно. С тех пор ее прозвали Juana La Loca — Хуана Безумная.

Зять между тем от его, Фердинанда, имени, как законный наследник кастильского престола начал переговоры с королем Франции по поводу отторжения у Кастильи Неаполя. О, как рассвирепел тогда Фердинанд! Но он был бессилен: не сейчас, так после его смерти зять все равно начал бы разрушать Кастилью, которую презирал, как и свою несчастную, сумасшедшую испанскую жену.

А Хуану в очередной раз нашли в окрестностях замка пастухи — в одной рубашке, босую. Она вырывалась и визжала, что пешком шла во Фландрию, к мужу. Изабелла тогда тяжело опустилась перед Фердинандом в кресло, закрыла глаза и сказала: «Я больше не могу. Я молю Бога о смерти».

И Фердинанд сделал все необходимые приготовления, чтобы отправить Хуану туда, куда она так стремилась, — во Фландрию. Поскольку с Францией еще шли боевые действия, менее опасно было отправить ее морем. Так и сделали.

Она ни разу не спросила о новорожденном Фернандо и, отплывая, ни разу даже не взглянула ни на сына, ни на мать. А вот к нему подошла. Обняла и сказала: «Прости, отец. Я знаю, что такое ад».

Уже много позднее они узнали, что сразу по приезде во Фландрию Хуана потребовала удалить от двора всех женщин и набросилась на одну из фрейлин, чуть не вырвав ей волосы. Муж запер ее в комнате, и она в течение почти суток била стулом по полу и стенам и не позволяла приблизиться к себе никому…

А потом ушла Изабелла.

Это была ужасная ночь. Он чувствовал, что его жизнь рушится так же, как за стенами замка под неумолимой силой ноябрьского урагана падают деревья на каменистой месете. Он и приближенные стояли в замке Ла Мота с факелами, окружив постель умирающей Изабеллы. Скорби и болезнь сделали ее кожу совершенно серой.

Она взяла его за руку.

И как тогда, при первой их встрече в Вальядолиде, точно так же тревожно и нервно дрожали факелы.

Она сказала:

— Я полагаюсь на тебя. Позаботься о ней…

Кого она имела в виду? Хуану или Кастилью?

Потом слабо сжала его пальцы и тихо спросила:

— Ты думаешь, все это… дети… Искупление… за нас?

Он и сам думал об этом все последние годы. Но ответил ей только:

— Не искупление, Исабель… Испытание. Нашей веры.

Она слабо улыбнулась. И он понял тогда, что неожиданно для себя сказал ей самые верные слова.

Последние три дня по всей Кастилье шли молебны. Люди скорбели, словно теряли близкого человека. Никто не знал, что будет теперь со страной. И он тоже не знал, что будет теперь с Испанией и ее колониями: по закону королевой становилась Хуана, эрцгерцогиня Австрийская.

Изабелла попросила, чтобы монахини пели Те Deum Laudamus.

И они запели.

И вдруг, лишь только закончилось пение — странно, неурочно, раздробленно грянули колокола.

И задрожал замок Ла Мота. Все замерли, потом кинулись к окнам.

Это были отголоски землетрясения, что в ту ночь до основания разрушило город Кармону.

Портрет королевы Изабеллы Кастильской

А Изабелла была уже мертва. Фердинанд все сидел в галерее, пил вино и смотрел на Гранаду в дожде. Он был почти пьян. Дождь шумел по кронам апельсиновых деревьев, и ему вдруг стало невыразимо тяжело. Он подумал, что это шум дождя нагоняет на него тоску, и приказал слуге, который все время, словно статуя, стоял в углу зала у двери на случай, если королю арагонскому что-нибудь понадобится, прислать какого-нибудь музыканта. Тот ушел, его долго не было, но, когда Фердинанд совсем забыл о своем приказе, в Зал советов вошли и стали у стены трое одетых по-кастильски «мориско»[199] — с бубном, флейтой и каким-то подобием лютни.