Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

(Нашел чем гордиться. Прим. редактора).

Потом Вершинин рисовал мне с академической точностью на пожертвованном Лацисом бланке для протокола допроса кроки Финского залива и восточной части Балтийского моря, при этом по-менторски поясняя:

— Извольте убедиться, молодой человек! Оборона Петрограда начинается вот здесь — на Центральной Минно-артиллерийской позиции, в Моонзунде, у Даго и Эзеля! А тыловая позиция — проходит вот тут, у Ганге и Поркалла-Удд. А Кронштадт, со всеми его фортами, это была самая последняя линия обороны, перед тем, как супостат высадится на Дворцовой набережной…

И что мы имеем на текущий момент? Обороны Петрограда у нас нет вообще! Потому что северный берег Залива, со всеми его укреплениями, находится в руках финнов! Что толку крепить замок, ежели у него с одной стороны дужка подпилена? Черт, черт, да у них в руках даже форт Ино! Это напротив нашей Красной Горки и Серой Лошади! Они же могут провести в своих водах кого угодно до самого устья Сестры! И ведь проводили — во время Кронштадтской побудки — когда англичане прямо в Гавань заскочили…Это недопустимо! Ленинград — словно сердце, расположенное на кончике большого пальца! А это к слову — половина нашей, русской, военной промышленности…

— И… что делать?

— Ленинград мы отодвинуть не можем, а вот финскую границу…(Гнусные русские империалистические измышления. Финляндия никогда не угрожала России. Прим. Редактора).

— А может, как — нибудь лучше добром?

— Да мы не раз уж пытались договориться… — безнадежно махнул рукой Лацис. — Предлагали им в Карелии на обмен хороший участок земли, в два раза больший по площади, чем тот, на который мы претендуем…Пытались у них купить или хотя бы взять в аренду острова в Заливе…Вотще. Есть у них там такой член парламента Свинехунд, так вот он считает, что естественная граница Финляндии проходит по Уральским горам! (Грязная ложь. Всего лишь по побережью Белого моря, далее по Онежскому и Ладожскому озерам и восточному берегу Невы. Прим Редактора).

Потом мы долго спорили с Вершининым, почему красные победили в Гражданской войне:

— Если верить нашим недобитым белякам, — горячился я, — дело обстояло вот как! Была Великая Россия, пышная, гордая, счастливая — как кустодиевская картина. И было в ней все ярко, свободно, весело… и пришли вдруг горбоносые курчавые засланцы из-за кордона, и смутили на кровавые германские деньги доверчивый русский народ! И только рыцари Белого Дела выступили против кровавой диктатуры жидо-комиссаров! Да только мало их было, не выдюжили…так?

— Ну, так., — мотнул седой головой Вершинин.

— Так, да не так! — взорвался я. — Вот мне довелось перед войной пожить в деревне под гласным надзором полиции (студентом вляпался в политику, листовки эсеровские хранил) — здесь, рядышком. Порховский уезд… Так знаете, что меня поразило? То, что мужики там никогда не ели ЧИСТОГО хлеба! А ели хлеб — черный, горький, с лебедой, с отрубями… И это был вовсе не голод! ОБЫКНОВЕННАЯ повседневная жизнь… Россия вывозила хлеб сотнями тысяч пудов, а русские дети пухли от голода…

— Ну-ну… и для того, чтобы накормить детей, надо было все перевернуть?!

— Если для того, чтобы продать за границу яйца Фаберже и купить на них муки, и испечь из неё хлеб, и этим хлебом в приюте Наркомпроса накормить детей-сирот надо все перевернуть, то я — за переворот!

— А может, просто не надо было этих детей сиротить? — вдруг тихо спросил доселе молчавший Лацис.

— Слушайте, Арвид Янович, я не пойму — Вы за кого вообще? За красных или за белых? — возмутился я.

— Я за Россию-матушку…, — печально отвечал мне латыш-чекист.

Потом мы еще выпили…

— ….Ну что, ну и перешел! Вот Ленька Говоров… Я же его прекрасно знал. Из Политеха он, второй курс… Добровольцем в армию пошел, как и я. В Константиновском обучался…И что? В ноябре девятнадцатого он командует дивизионом у Колчака, в декабре того же девятнадцатого — обратно командует дивизионом, но уже у Фрунзе…И ничего, без вопросов! Нынче, поди, уж комбриг?

— Ага! Краснознаменец, Академию Генштаба закончил. Интереснейший труд написал: «Атака и прорыв укрепрайона»! То, что доктор прописал…

…. — Нет, Арвид, ты не прав! Нахрена было меня так кошмарить? (Слово из жаргона Лиговки двадцатых годов. Прим. Переводчика) Чем я провинился?

— Э-э-э… Не все так просто! Вот моя бабушка говорила: «Ka Dievs nav, jo labāk!» По-вашему, будет, что господь ни делает, все к лучшему… А вот представь, остался бы ты на свободе до самого тридцать седьмого года?…

И так в интересных беседах мы банку-то и усидели…

Последнее, что я помню, было: в сортире я был крепко прижат к стене золотозубой подавальщицей, активно хватавшей меня за всякое и говорившей прямо мне в ухо тако-о-о-е… А я только пьяненько хихикал и обеими руками от неё отпихивался. как шестиклассница…

Или это был сон?

9

Видимо, в этой странной, ни на что не похожей тюрьме вставали раненько… потому что, когда мы, приведя себя в должный порядок (я даже побриться одолженным мне товарищем Лацисом медным складным станком с отличным бритвенным лезвием, изготовленным дружественной Союзу ССР компанией «Золинген», правда, бриться пришлось с холодной водой и без одеколона.) вновь посетили столовую, в ней опять никого, кроме нас, не было…

Из людей, я имею в виду.

Потому что меж столиков, на которых стояли вверх ножками стулья, усердно тер шваброй и без того сияющий пол шнырь, судя всему, из чертей … [21] (Сразу вспомнилось, как мы на Соловках в драмкружке ставили «Вечера на хуторе близ Диканьки». Распределяли роли: Будешь чертом! — ЗА ЧТО?!!)(Черт, бес — грубое определение человека, которого не уважают. Вообще негативные определения таких людей связаны с «рогатыми» — демон, бык, козел с разными вариантами. Да, еще знаменитое гулаговское слово «ОЛЕНЬ» — из этой же серии. прим. переводчика).

— Эй, Абраменко! — сделал приглашающее движение сгибом мизинца Лацис.

— Слушаюсь, гражданин начальник! — бросив швабру, шнырь резвой рысью подбежал к нам на полусогнутых цирлах (Цирлы — это пальцы, на жаргоне Лиговки. Но почему он ходит на пальцах? Прим. переводчика) («Лиговка» — Лиговский проспект, в Петрограде. В XVIII–XIX вв. в районе проспекта находились извозчичьи дворы, питейные дома, чайные и другие заведения, создававшие негативную репутацию этой части города. Впрочем, в русской столице такими вертепами «отличаются» и все остальные улицы. Не то, что в нашей! Прим. Редактора).

— Я тебе, лишенец, что сказал? Не сметь в столовую заходить! Твое место — дальняк! [22] Понял?

— Э-э-э… мне сказали… — заблеял Абраменко, — я не виноват!

— Брысь, с моих глаз! А то заново обижу…, — добродушно усмехнулся чекист. — Черенком от швабры!

— Что Вы, Арвид Янович, с ним так строго? Ну, допустим, обиженный! Да ведь без петухов никак нельзя! Вот, кто будет те же дальняки мыть? — выразил я свое некоторое недоумение таковой суровостью.

— Да ведь это не просто петух, а главпетух! Он в Лемберге — так их петушиный закут у нас называют, громче всех кукарекает!

— А почему Лемберг?

— Ну, исторически сложилось… там мазу держат львовские евреи, которые родом из бывшей Австро-Венгрии, а на их воляпюке Львов Лембергом называют… А что касается Абраменко, то следует Вам заметить: он не потому петух, что пассивный гомосексуалист, а потому, что он по жизни просто гнойный пидор! Ну ладно, присаживайтесь, Валерий Иванович. Потому что Вы и так все равно сидите…

— А я что, опять сижу?! — ужаснулся я.

— Да нет, что Вы! Если бы я Вас проводил в общем порядке, мы бы с Вами не так разговаривали! Откатали бы пальчики на пианино, [23] сфоткали бы Вас, обшмонали, отправили бы в карантин…Времени нет на эти игры. Совсем.