Аморальное (СИ)

Образ Имтизаль в школе – это нелюдимая неказистая худощавая девочка в больших наушниках, с беглым параноическим взглядом огромных жутких глаз, вечно жмущаяся по углам и стенкам и делающая карандашные рисунки в блокноте. У неё не было друзей, она ни с кем не общалась, хотя бывали даже отчаянные, обычно из других классов, пытавшиеся познакомиться с ней.

Однажды одной из таких отчаянных стала одна старшеклассница. Она спрашивала Ими о музыке, об отношениях с одноклассниками, о взглядах на жизнь, о социофобии и совершенно вогнала её в трагичное замешательство.

– Ты извини, я знаю, как раздражает, когда всякие чужие лезут, – сказала потом она, когда уровень враждебности Имтизаль стал зашкаливать.

Ими промолчала. Она не знала, что здесь можно сказать: знает, но всё равно лезет?

– Просто ты мне нравишься, я могу помочь. Никто не будет тебя трогать, как уже не трогает меня.

– Меня не трогают.

– Да ладно, у тебя в классе есть парень, который докапывается, я знаю.

– Нет.

– Назовём это не помощью, прости. Ты просто попробуй. Я уверена, ты сама останешься довольной. Просто пойдём со мной вечером к одним ребятам? Тебе совсем необязательно ни с кем общаться, можешь просто сидеть, слушать и смотреть. Если кто-то понравится, заговоришь. Я предупрежу их, чтобы никто тебя сам не трогал. Я тоже ведь такой была.

По взгляду Ими было видно всё её недоверие.

– Да ладно тебе. Ты же даже музыку готическую слушаешь, ты это знаешь?

– Black Sabbath не готика.

– Но у тебя сейчас играет Christian Death.

– Дэт-рок.

– Дэт-рок пошёл от готики. Я тебя пугаю?

– Нет.

– Ну а в чём дело? Не нравятся готы?

– Нравится одиночество.

– Не тебе одной. Ты попробуй сходить со мной. Я была такой же, как ты. Или боишься, что родители не отпустят?

Молчание.

– Я приду к тебе вечером без косметики. Оденусь, как обычная девчонка, пирсинг сниму, и они отпустят. Они же наверняка хотят, чтобы у тебя были друзья?

– Да.

– Ну вот, видишь. Убьёшь двух зайцев.

Так Имтизаль столкнулась с готикой. К ней действительно никто не лез весь вечер, никто её не замечал и все вели себя так, будто бы Ими с ними не было вообще. Она стала ходить на их встречи, родители ничего не подозревали и искренне верили в то, что их дочь всего лишь гостит у девочки из школы. Так примерно и было, ведь родители Эмили – так звали девочку из школы – очень часто ездили в командировки, дом пустовал, и нередко именно там проводились сходки. Даже братья не поняли: без готического макияжа узнать Эмили было сложно. Позже они, всё же, узнали, но ничего не сказали родителям.

Позже Имтизаль поняла, зачем Эмили так яро хотела привлечь её к себе. У Эмили был младший брат, и ему очень нравилась Ими, правда, он так и не рискнул за ней ухаживать. Ими это поняла, но не придала значения, ведь новая среда действительно оказалась именно тем, о чём она мечтала. Так она восполняла свой недостаток в сумасшедших, так она увидела наркоманов, так она вступила на новую тропу. Она много слушала рассказы своих новых единомышленников, обдумывала культ смерти, обдумывала саму смерть. Не то чтобы она принимала душой всё то, что они говорили, но их речи помогали по-новому взглянуть на мир.

В школе узнали о новых друзьях Имтизаль, и теперь смельчаков стало ещё меньше. Ещё больше стало тех, кто верил в магию Ими, потому что компанию Эмили нередко принимали за сатанистов, и теперь всё, казалось бы, встало на свои места. Даже Джексон стал издеваться над ней реже и только, казалось бы, для поддержания собственной принципиальности.

Но сама она не изменилась нисколько. Она была как и всегда безразлична ко всему происходящему, как всегда асоциальна, как всегда беспомощна и дика. Она так никогда и не стала общаться с готами, даже не здоровалась с ними. Их сосуществование отдалённо напоминало детство с Джексоном на ранчо, но в ещё более холодной и безучастной форме.

Как бы там ни было, Ими была счастлива, наверное, потому и переносила все удары. По-своему, но счастлива. У неё были силы на то, чтобы вылезать из грязи, отряхиваться, отмываться, поднимать взгляд и снова двигаться вперёд.

Глава 2

Имтизаль была счастлива все эти годы, и причину своего счастья она осмыслила только теперь. Причиной её счастья был Омар, к которому она испытывала не совсем сестринские чувства.

Не было в них ничего плотского и порочного, нисколько. Но именно Омар стал первым человеком, которого Имтизаль полюбила по-настоящему, так, как только была способна. Он был для неё больше, чем кумиром. Она им восхищалась, она им любовалась, он был для неё идеален и совершенен. Она охотно принимала любое его суждение, верила всему, что он говорил, соглашалась со всем и делала всё так, как он хотел. И она была счастлива от одной своей любви к нему, только никогда не понимала этого. Всю силу своих чувств она осознала только сейчас, в 12 лет. И как только она это поняла, решилась на то, что в итоге всё же сделала. Она не могла себе объяснить, зачем она это делала, она только понимала, что так надо.

Она всё спланировала, настолько, насколько только может серьёзно планировать ребёнок в 12 лет. И наконец настал этот день, 12ое марта.

Она стояла на лестничной площадке, когда он поднимался в их квартиру, вернувшись из школы. Он увидел её и улыбнулся.

– Почему ты здесь стоишь?

– Жду тебя.

– Но почему з д е с ь ?

– Удобнее.

Он подошёл к ней и поцеловал в лоб.

– Теперь пойдём в дом? Ими… ты в порядке? Что-то случилось?

– Нет.

– Ты… странная. Хочешь, поговорим? Можем здесь поговорить. Ты не хочешь идти в дом?

Она действительно была странной, но непонятно, как он это увидел. Внешне она оставалась такой же, как всегда, но изменилась в душе: никогда она ещё не пребывала в таком взведённом состоянии. Хотя ей казалось, что она спокойна; спокойна, как лёд, как камень, как кусок дерева, не способный даже нагреться. Она смотрела ему в глаза с таким трепетом, с каким не смотрела ещё никогда, она любила его, как никогда. Она была счастлива, как никогда, и не знала, чего хочет больше, прервать это томительное, нервное ожидание или насладиться им подольше. Она чувствовала просветление, чувствовала тепло, чувствовала радость, чистую и прозрачную. Чувствовала свой долг.

– Ими, дома что-то не так?

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, – он её обнял. – Но что случи…

И она его обняла. Они: она и нож.

Лезвие вошло в живот, и руки Омара опустились. Его губы распахнулись, судорожно пытаясь сомкнуться и выдавить какие-то слова. Лезвие углубилось и, мягко вспарывая плоть, поднялось выше. Это было тяжело, и Ими пришлось взяться за нож обеими руками. Лезвие наткнулось на ребро, Ими напряглась, и нож скользнул криво, вдоль кости, прежде чем упёрся в грудину и остановился. Между губами, вместе с хрипом, вырвались маленькие потоки крови. Омар смотрел на сестру с недоумением, наивно и как-то по-детски, как будто не понимал, что случилось, как будто не понимал, что она его убивает, что эта боль, эта слабость и это помутнение – из-за ножа, разрезающего его торс, ножа, управляемого е ё рукой. Ими быстро выдернула нож, вспоров в процессе ещё немного мясо на груди, и перерезала брату горло. Это было уже легче.

Омар упал на пол. Ими села рядом, пододвинув к себе бьющееся в предсмертных конвульсиях тело и уложив его голову себе на колени. Она перерезала горло, чтобы ускорить смерть и избавить брата от мучений; пара секунд – и её холодные пальцы поглаживали уже холодеющее лицо.

Подготовка заключалась в том, что Ими заранее пробралась в квартиру соседа и украла его охотничий нож. Теперь же она перепачкала рукоять кровью так, чтобы отпечатки либо смылись, либо смазались до неузнаваемости.

Соседа в итоге действительно посадили. Он привлекался к суду и ранее за фашистские лозунги, но избежал тогда наказания. Все другие соседи подтвердили, что подсудимый не раз ссорился с арабской семьёй и угрожал ей. Но это был единственный случай, когда об Имтизаль задумывались полицейские. И именно тогда родители узнали об её увлечении готикой.