Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Это наталкивало Рендалла на мысли о проведении параллели между этим домом и замком спящей красавицы из одноимённой сказки. Сразу после того, как дева уколола палец, и жизнь покинула не только её, но и само здание. Все, кто там остался, уснули на долгую сотню лет.

Здесь, конечно, события развивались не столь радикальным образом, но дом, несмотря на великолепие, как внешнее, так и во внутреннем убранстве проявившееся, выглядел холодным и неживым.

Для оформления его были выбраны, в основном, нейтральные цвета, никакой яркости или контраста – всё мягко и утончённо, под стать хозяевам. Той части, с которой Рендаллу довелось познакомиться.

О двоюродном брате Кейтлин, равно как и его родителях, он мало что мог сказать.

С Элизабет Бартон, в девичестве Уилзи, Рендалл контактировал не так часто, но для себя отметил, что характером она отличается от обоих братьев. В ней нет порывистости и горячности Терренса, но нет и вечной покорности вкупе со стремлением оправдать всех и каждого – почти что наивности, – так характерной для Мартина. Она словно была олицетворением того самого идеального сочетания отличительных черт, воплотившихся в одном ребёнке. Её братья оказались такой гармонии лишены.

Рендалл усмехнулся. Даже сейчас мысли умудрились перекинуться в сторону семьи Уилзи. По идее, ему следовало бы размышлять о других людях и вещах. Например, о том, что его отсутствие на праздничном пикнике способно породить слухи о разногласиях между женихом и невестой, или ещё нечто в этом духе. Несмотря на то, что многие видели, как он побледнел и приложил платок к носу, чтобы стереть хлынувшую кровь.

Рендалл потёр переносицу, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Бросил мимолётный взгляд в сторону окна. Солнечный свет раздражал, и Рендалл поспешил задёрнуть шторы. Они были такими же светлыми, как и остальные элементы декора в данной спальне, потому спокойно пропускали лучи внутрь помещения. Но стало немного легче, нежели прежде.

Рендалл осторожно потянул край одеяла и опустился на кровать. Характер боли изменился. Он больше не порождал аналогий с последствиями от удара молотком, став немного тянущим, но не таким мерзким, как прежде.

Постельное бельё пахло сочетанием тесно переплетённых между собой ароматов лаванды и апельсина, подчёркнутых тонкими нотами мяты – эти запахи одновременно успокаивали и дарили бодрость. После почти бессонной ночи возможность вновь оказаться в постели представлялась Рендаллу маленьким счастьем.

Его медленно несло на невидимых волнах, укачивая. Он погружался в сон, всё ещё цепляясь за мысли о том, насколько некрасиво выглядел его поступок в глазах некоторых приглашённых гостей.

«То, что ты собираешься сделать завтра, будет ещё хуже», – усмехнулось подсознание, и Рендалл вынужденно с ним согласился, не обнаружив в зоне досягаемости аргументов, способных недавнее утверждение опровергнуть.

Он собирался сделать то, после чего родители его – очевидно – возненавидят, а Бартоны запишут в категорию врага номер один. Не просто собирался. Знал наверняка, что сделает это, и ни перед чем не остановится.

Вопреки ожиданиям проспал Рендалл не пару часов, а гораздо больше. Проснувшись, первым делом потянулся к телефону и щелкнул боковой клавишей. Шесть часов вечера – для летнего дня не такое уж великое время. Ясно, как и в утренние часы, а солнце светит намного спокойнее.

Рендалл перевернулся на спину и некоторое время лежал, полностью предаваясь неге. Он по-прежнему не испытывал сожаления о пропущенном пикнике, где им с Кейтлин вновь предписывалось играть роль любящей пары, что души друг в друге не чает – две половинки одного целого, как принято говорить, вворачивая в речь избитые метафоры и набившие оскомину фразы.

Впрочем, счастье полным не было.

В течение этого времени Терренс ему ни разу не позвонил и не написал. В свете недавних событий становилось не то что не по себе, а реально страшно.

Рендалл не был адептом бесконечного обмена сообщениями в режиме нон-стоп и не стремился занять чужое личное пространство собой, поглотив его целиком. Однако сейчас он испытывал нечто, близкое к панике.

Только этого и не хватало.

Прихватив телефон, он спустился вниз. Дом по-прежнему пустовал, и в этот час ощущение того, что он холодный и мрачный, несмотря на тёплые оттенки, использованные в оформлении, подчёркнутые многочисленными попытками хозяев создать уют, усилилось до максимальных показателей. Было заметно, что тут далеко не всё спроектировано и создано при помощи приглашённых дизайнеров, но тем не менее, души в доме не было, только глянцевая картинка. Сцена кукольного театра, по которой в произвольном порядке передвигались марионетки.

Подумав о марионетках, Рендалл фыркнул и обнял себя руками, потирая предплечья. Будто спасался от холода. Мысли его унеслись немного в ином направлении, но всё же были связаны с искусством мира игрушек. Хотя, те вещи, о которых он думал, на роль игрушек как раз не тянули – они были предметом гордости, достойным, по мнению их владелицы, появления в крупнейших выставочных залах. В других случаях, не в данной, конкретной ситуации.

Кейт коллекционировала фарфоровых кукол, но почему-то выбор её падал не на утончённых красавиц, столь дорогих сердцу истинных коллекционеров, а на экземпляры с обязательными несовершенствами внешности, а иногда и с уродствами. То, что другие со спокойной душой отправляли на помойку, Кейт подбирала и выставляла на всеобщее обозрение, отгородив от окружающего мира только тонкой стеклянной перегородкой.

Отбитые части тел, отсутствие глаз, трещина, пересекающая щёку. Кейт часто смотрела на своих любимиц и иногда даже разговаривала с ними.

Рендалл, однажды застав её за этим занятием, оторопел, но не стал окликать девушку, привлекая внимание к своей персоне.

Кейт прохаживалась вдоль ряда кукол, прикасалась пальцами к трещинам, проходившим по некогда идеальному материалу, ласково поглаживала изуродованные лица, в которых недоставало внушительного кусочка фарфора, расправляла складки платьев и шёпотом что-то произносила.

– Кейтлин? – осторожно позвал Рендалл, заметив, как она замерла на месте.

Девушка повернулась к нему со своей вечной искусственной улыбкой, которая Рендалла немного пугала.

Кейт во многом представлялась ему отражением, а то и вовсе реальным воплощением своих любимиц. Такое же застывшее выражение лица, изредка раскрашиваемое эмоциями, немного механические движения, кукольный макияж и такие же наряды.

Первое время он постоянно ловил себя на мысли, что хочет потрогать руки Кейт в локтях, а ноги – в коленях, чтобы убедиться наверняка – нет никаких шарниров и холодного пластика, только тёплая кожа, настоящее тело.

– Здравствуй, Рендалл, – мило отозвалась она.

– Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Почему ты собираешь таких кукол?

Ему хотелось действовать деликатно, не копируя манёвры слона, оказавшегося в посудной лавке, но так вышло, что Рендалл просто не сумел подобрать иных фраз для общения. Вот и пришлось задавать вопрос в том виде, в каком он был сформулирован на начальной стадии.

Кейт не торопилась с ответом. Она потянулась к полке, доставая одну из наиболее пострадавших кукол, ту самую, у которой отсутствовала половина лица и кисть правой руки, прижала к груди, как маленького ребёнка.

На пол что-то упало – звук от соприкосновения был не слишком громким, но Рендалл услышал. Перевёл взгляд, замечая нечто прямоугольной формы, но Кейт быстро наступила на эту вещь и сделала невинное лицо.

Тогда Рендалл не успел рассмотреть, что именно Кейтлин прятала в складках кукольной юбки, но после вчерашнего рассказа Терренса не сомневался ни на секунду, что это было лезвие.

– Потому, – произнесла уверенно, – что мне за них обидно. Мне за них больно. Пока они были красивыми и цельными, они нравились всем и каждому. Как только у них появились несовершенства внешности, их моментально окрестили уродинами и выбросили на помойку. Почти как в человеческом обществе. Люди всегда любят только тех, кто совершенен. Если не любят, то не кривятся в презрительных гримасах, а улыбаются. Тем, кто им не нравится, приходится сложнее. Люди ненавидят тех, кто хоть немного от них отличается.