Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

На самом деле, всего-навсего светло-русая.

– Тебя об этом просили?

– Нет.

– Так какого хрена?

– Ты хотел, чтобы тебя отодрали в грязном сортире, как дешёвую шлюху? – без тени иронии в голосе спросил Гаррет.

– Этого бы не произошло.

– Он был серьёзно настроен.

– И под кайфом, – добавил Роуз.

– Тем более. Думаешь, прислушался бы к твоему мнению?

– Я мог сам решить данную проблему. Я умею драться, всё-таки не беспомощная девчонка, потому…

– Но я тебя от этой грязной работы избавил, так удачно оказавшись рядом.

– Случайность?

– Она самая. Но приятно.

– Для кого как.

– Давай, расскажи, насколько не рад меня видеть.

– Знаешь, – усмехнулся Роуз, – символично получается. Когда-то ты меня подставил именно из-за дружков, не брезгующих наркотой, а сегодня вмешиваешься в скандал с ещё одним таким, и… Как бы меня спасаешь.

– Как бы? Или всё-таки спасаю?

– Не цепляйся к словам.

– А ты не напоминай мне о былых промахах. Лучше поблагодари.

Роуз запустил ладонь в волосы, захватывая разом несколько прядей и отбрасывая их назад.

– Спасибо, – сказал вполне себе серьёзно. – Ты давно в этом клубе отирался?

– С момента начала концерта.

– Ты такое слушаешь?

– Кузен притащил, пообещав прекрасную культурную программу и шикарное исполнение, которое я запомню на всю жизнь.

– Ты с ним солидарен?

– В плане того, что запомню – да. Однозначно. А вот про шикарное и прекрасное… Никогда бы не подумал, что у него всё настолько плохо с музыкальным вкусом. Или, что он меня так сильно ненавидит.

– Почему ненавидит?

Роуз сложил руки на груди, сжимая ладони на предплечьях.

В общем-то, мог уйти отсюда сразу после произнесения благодарственных слов. Вместо этого он искал предлоги для продолжения разговора, а Гаррет начинание поддерживал.

– Потому что заставил слушать это. Не обижайся, но исполняли вы какое-то дерьмо. От него ушами кровь идёт.

– Не обижаюсь. Я сам так считаю.

– Тогда зачем играешь с ними?

– Не играю. Я вообще играть не умею. Меня попросили об одолжении, и я просто заменял одного приболевшего участника. Кривлялся под фонограмму, – пояснил Роуз и замолчал.

Пряди вновь занавесили половину лица. Роуз сунул руки в карманы и принялся внимательно разглядывать пару собственной обуви.

Обычные, ничем не примечательные оксфорды, опрятная шнуровка, начищенные носы. Да и, в целом, наряд не слишком клубный.

Как будто деловая единица по ошибке, а, может, вполне осознанно заглянула в местный притон, желая найти там… Да что угодно, в принципе. Начиная от развлечений, заканчивая проблемами.

Сегодняшний вечер оказался ознаменован вторым вариантом расклада.

Шаг.

За ним ещё и ещё.

И в поле зрения – белые кеды с чёрными шнурками.

Несколько секунд созерцания, и пальцы уверенно касаются подбородка, приподнимая, заставляя посмотреть в глаза, а не на обувь.

Гаррет ничего не говорил, больше не заикался о благодарности или чём-то подобном, просто подался вперёд, прижимаясь губами к губам Роуза. Вспоминая идентичные ситуации, Роуз приходил к выводу, что ждать ответа от Гаррета нелепо. Гаррет не станет объяснять мотивы совершения тех или иных поступков. Может, он об этом пожалеет в дальнейшем и будет долго заниматься самоедством и самоанализом, но лишь в одиночестве, а не на глазах у другого человека.

Потому-то сейчас Роуз не задавал вопросов и не пытался выяснить, что на Гаррета нашло. Не отстранился и не оттолкнул, не старался поцарапать и не кусался, желая ощутить на языке солоноватый привкус, свойственный крови.

Напротив.

Подумал, что школа осталась в прошлом, больше нет никаких ограничений и главное правило Розарио Астерфильда, связанное с отношениями, к ним больше невозможно примерить. А, значит, он может позволить себе немного свободы, немного честности и самую капельку любви, точнее, откровенности, связанной с давними прочно укоренившимися симпатиями.

Возможно, он признается, что любил Гаррета на протяжении нескольких лет. И сейчас продолжает любить, хотя это, наверное, ему совсем не нужно.

С каждой минутой, проведённой рядом, кажется, что больше терпеть невозможно, да и промолчать нереально. Его переполняет это стремление открыть правду, а не снова запечатывать её наглухо, не давая выхода.

Он скажет это, если смелости хватит.

Или в очередной раз отступит, решив, что знать об этом Гаррету не обязательно.

Как вариант, Гаррет и сам от него отстранится, отпустит колкое замечание и удалится восвояси, так и оставшись человеком себе на уме, ничего не делающим просто так. Исключительно с определёнными целями.

В этот вечер вкус губ Гаррета был горьковатым, с нотами спиртного.

Роуз вспомнил, как опустился на столешницу стакан с недопитой тёмной жидкостью, провёл по тонкой кожице языком, слизывая это послевкусие и пытаясь понять, что же именно дегустировал Гаррет.

Разобрать не сумел, потому поцеловал во второй раз. На этот раз, сам. Не просто потянулся за ответным прикосновением, а навязал собственные правила игры. И ложью будет сказать, что ему это не нравилось.

Мысли о стремлении понять, что плескалось в стакане, служили всего-навсего оправданием собственных поступков. Нелепым, нелогичным, но позволяющим забивать истинные причины.

Никто не запрещал спрашивать, и он с лёгкостью мог задать не дающий покоя вопрос, но, выбирая между словами и действием, Роуз делал ставку на второе.

Видимо, занимало их одно и то же, потому что первым проявил любопытство Гаррет, попутно выдав информацию о своём напитке.

Упёрся ладонью в стену, к которой Роуза всё это время прижимал, пару раз глубоко вдохнул и спросил:

– Что ты пил?

– Зачем тебе это знать?

– Пытаюсь понять: это побочный эффект после распития рома сомнительного качества, или у тебя действительно губы сладкие?

– Сладкие, – ответил Роуз, облизнувшись в надежде проверить правдивость чужих слов и получая подтверждение.

– Ликёр?

– Бери выше.

– Вермут какой-нибудь?

– Нет, – Роуз отрицательно покачал головой и вскоре засмеялся.

Ситуация представлялась ему немного абсурдной, как будто он налакался по самые брови, и потерял возможность контролировать себя. В результате не следит за поведением и хочет хохотать. Всегда.

Со стороны выглядит нелепо, но глубоко внутри он ощущает эйфорию.

Ему хорошо. Так хорошо, как не было никогда прежде.

Охренительно.

– Сдаюсь. Не знаю. Коктейль? Сироп?

– Сок. Всего лишь ананасовый сок, – заметил Роуз, – который, кстати, отлично сочетается с ромом.

Он мог бы перевести всё в шутку и прочитать Гаррету небольшую лекцию, посвящённую приготовлению разного рода и крепости алкогольных коктейлей, но вместо этого потянулся за очередным поцелуем, обхватив лицо ладонями и прижавшись так близко, так тесно, как не позволял себе в былое время. Не о Гаррете даже речь, а о других мужчинах. С ними Роуз старательно выдерживал дистанцию, вроде бы и откликаясь на действия, но, при этом, не проявляя завидной инициативы, не навязываясь, не предлагая себя столь активно и откровенно.

Целуя, а не только отвечая на прикосновение губ, Роуз точно знал, что этой ночью домой не вернётся, и гори оно всё синим пламенем.

У него был шанс осуществить давнюю мечту.

Возможно, один на миллион.

И Роуз не собирался собственноручно разрушать это идиллическое стечение обстоятельств.

У них не было долгих разговоров, отмеченных попытками решить коллективно, насколько этот поступок рационален и целесообразен. Не было метаний и препирательств.

Отключённые телефоны и комната в ближайшей гостинице.

Разбросанная во все стороны одежда и располосованные до алых капель крови плечи.

Приглушённый свет – возможность смотреть друг другу в глаза, стиснутые в пальцах простыни, так, словно ногти вот-вот прорвут ткань, превратив её в лохмотья.