Камаэль (СИ)

Лар-Карвен был похож на разворошённый палкой костёр: повсюду полыхали угли, вспыхивали огни. Замок был объят пламенем. И мне казалось, что за многие века этой громадине не хватало именно этого очищающего огня. Не хватало глотка изменений. Я собирался их подарить, был как никогда щедр, потому что был твёрдо уверен, что эта часть моей истории окончена. И осталась лишь пара страниц, которые я был намерен закончить.

Двери спальни императора поддались не сразу, и я нетерпеливо напоил их огнём, отчего они вспыхнули, застонали, затрещали и, наконец, распахнулись. Запах терпкого безумия забил глотку, опьяняя, страх витал в воздухе подобно коршуну, что готов обрушиться на свою жертву. Джинджера я разглядел не сразу. Он скрючился в кресле, крепко и отчаянно сжимая подлокотники, глядя на меня так, будто я был привидением из его кошмаров. Кому я вру? Я был им. Я был тенью, что отравляла его сны, я был тем, кто выпивал его силы день за днём. Именно я разрушил его жизнь так же, как он когда-то поступил с моей. Ему казалось забавным, что он гонит мальчишку по лесу, заставляя ранить ноги и руки. Он упивался моим страхом в те далёкие дни, когда я дрожал от одного только звука его имени. Теперь же я был даже ему благодарен за то, что он заставил меня измениться, сгореть дотла, потерять всё. Я не любил оставаться в долгу, ненавидел, когда оставались неоплаченные счета. Я никогда не любил убивать. Но иначе не мог. Иссохший мужчина не был похож на моего брата никоим образом. Это была тень былого величия и великолепия. Тонкий туманный морок, слабый и жалкий, как иллюзия необученного мага. Под впавшими глазами залегли глубокие чёрные тени, а губы его белели, точно свежий снег. Они дрожали, как дрожал и его подбородок, как дрожал он сам.

– Здравствуй, брат, – улыбнулся я, приближаясь к нему. Он вздрогнул всем телом и сжался лишь сильнее, когда я коснулся его щеки кончиками пальцев. Кожа его была тонкой и шершавой, кажется, готовой лопнуть от чересчур резкого прикосновения. – Время тебя не пощадило. И я не пощажу.

Он не пытался вырываться, когда я схватил его за горло и прижал к спинке кресла, нависая над ним, упиваясь его жалким страхом. И лишь тогда я осознал, что он боится не за себя. Это было странным открытием, даже несколько выбило меня из колеи, и я отошёл ровно на шаг, выпуская его. На горле его стали стремительно наливаться синяки.

– Где она? – лёд моего голоса ранил меня самого. Я не желал делать этого, но понимал, что иного выхода нет. Мне было не под силу закрыть глаза на такую угрозу. – Скажи мне, где она.

– Брат, Льюис, молю тебя, – голос его был ломок и тих, он сипел и дрожал, а в глазах, кажется, проступили слёзы полного отчаяния. Он сполз с кресла и рухнул на колени, жалкий и несчастный. – Не трогай их. Делай со мной что угодно, но только не трогай их.

Я отпрянул от его рук. Затем посмотрел на Аэлирна. Зрачки его была красными, как кровь, он дышал тяжело и часто, из последних сил сдерживая себя. Уловив мой взгляд и кивок, Павший резче и быстрее, чем я предполагал, рванулся вперёд, хватая Джинджера за ткань камзола и вздёргивая на ноги. Из смежной комнаты раздался болезненный стон, привлекая моё внимание, как хруст веток привлекает дикое животное в лесу. Дёрнув в сторону гобелен, скрывающий двери в соседнее помещение, я сжёг и их, затем пройдя внутрь. Женщина разметалась на постели. Её мучила родильная горячка. Она стонала и морщилась, хотя видно было, что изо всех сил пытается сдерживать себя. Тело её содрогалось от боли, а пепельная кожа покрылась липкой испариной, тускло блестящей в неверном свете свечей. Аэлирн ввёл Императора следом за мной, и он вдруг заметался, зарычал, выпуская клыки. Но Павший держал его крепко, не давая вырваться, кажется, с извращённым удовольствием выворачивая кисти его рук. Я медленно приблизился к Камилле, и она приоткрыла мутные от боли багряные глаза, судорожно облизнула губы и попыталась прикрыть высокий живот, отползти подальше от меня.

– Спокойней, – я улыбнулся и присел на край кровати, прикоснулся к её горячей коже на бедре. – Дыши глубже, Камилла, иначе станет только хуже.

– Тебя поглотит тьма, – прошипела она, точно рассерженная кошка, но тут же закричала от боли, откинувшись на спину. Жилка на её шее судорожно колотилась. – Будь ты проклят!

– Ты немного опоздала, – я расхохотался, а затем коснулся её живота, отчего она лишь сильнее напряглась, вздрогнула, пытаясь отпрянуть. – Тебе стоит поблагодарить своего мужа, Камилла. И сказать ему что-нибудь напоследок.

Не став дожидаться её слов, я поманил тени, и они хлынули из каждого угла, оставляя их пустыми, одинокими, брошенными, неприлично чистыми. Каждый клочок мглы ринулся к женщине, перехватывая её за горло и бёдра, не давая пошевелиться. Мне было мерзко, мне не хотелось этого делать. Джинджер метался и кричал в руках Аэлирна, силясь помочь Камилле и своему ребёнку, который собирался появиться на свет. Дроу, кажется, рыдала от боли, её кожа дышала жаром, а простыни промокли от пота и крови. Она молила меня, когда я брал крохотного мальчишку на руки, не вредить ребёнку, и на мгновение моё сердце упало в пятки. Я мог приютить его, мог сказать, что это – мой наследник. Ведь в нём есть капелька родной крови. Я мог воспитать его втайне от того, что произошло в этих стенах. Я мог бы назвать его сыном. Руки мои дрогнули, когда он сам вдохнул и заплакал, надрывно и совершенно тонким голосом.

– Льюис, – голос Павшего вырвал меня из оцепенения, но я не мог заставить себя что-то сделать, пошевелиться. – Это твой выбор.

Я знал это. Знал, что запятнаю себя до омерзения, больше никогда не смогу посмотреть в глаза Валенсио или Лаирендилу, не смогу без дрожи слышать детский плач, если сейчас прерву эту маленькую, невинную жизнь. Но так же хорошо я знал, что кровь этого младенца станет маяком для Павшего, если такие только случатся в роду. И я слишком хорошо понимал, чем это чревато, но руки мои всё равно дрогнули, когда мягкая шея сломалась под моими пальцами, а надрывный крик Камиллы резанул по моей душе. Пальцы мои и ладони были мокрыми и грязными, я бережно, точно живое существо, положил его на край кровати, а затем обнажил Саиль. Дроу заметалась в путах тьмы, проклиная меня на нескольких языках, и вопли её сотрясали густую тишину комнаты, пронизанной кровью и отчаянием. Внутри меня словно оборвалась струна с надрывным воем боли. Я мог бы назвать его сыном.

– Ты предательница, Камилла, – голос мой был скрипучим, как заржавевшие ставни на морозе. – Ты пропитана ложью насквозь. Твой дом и твоё имя будут преданы забвению раз и навсегда.

Джинджер закричал снова, когда лезвие Саиль прошило низ живота женщины там, где были детородные органы. Она визжала. Столь страшно и дико, что во мне оборвалась вторая струна. Я не был судьёй. Я не имел права судить. Но делал это. Вытащив клинок из её тела, я отошёл в сторону, чтобы Джинджер мог видеть. Он обвис в руках Аэлирна, качал головой из стороны в сторону, шепча что-то бессвязное и бессмысленное. Павший впился пальцами в его волосы, заставляя поднять голову и смотреть на то, как его жена истекает кровью на постели. Смотреть на мёртвого ребёнка.

– Отпусти его, – негромко произнёс я, и Аэлирн повиновался.

Император на дрожащих ногах приблизился к постели и рухнул на колени, медленно поднял крошечное тельце на руки, продолжая бормотать, мелко раскачиваясь взад-вперёд. Отвернувшись, я вышел из комнаты. Моя месть не была свершена окончательно.

Башню дознавателей легко было узнать по стоящему там смраду мертвечины, мочи и иных испражнений. Здесь распространялось зловоние ужаса и безнадёжности. Бросавшиеся на нас Дознаватели вспыхивали, как сухое сено, падали один за другим, и я уже чувствовал, как дрожу от слабости, как силы мои подходят к своему неизбежному пределу. Но даже это не могло заставить меня остановиться или сдержать себя в руках. В этом более не было смысла. Густой мрак Павшего сочился из меня вместе с магией, укутывая пол, и я понимал, что, возможно, это мой последний день. Морнемир нашёлся в одной из камер. Кажется, он вовсе не слышал о том, что замок взят в осаду, что Тёмные дерутся между собой, как дворовые собаки. Полукровка поднял на меня взгляд и вытер окровавленные руки о засаленный грязный мясницкий передник. Надо отдать ему должное, он не вздрогнул, не испугался, даже не попытался попятиться, лишь гордо выпрямился и приподнял подбородок.