Не отбрасывая тень (СИ)

И усмехнулся сам про себя - я снова гнался за временем.

А на четвертый день я стал потихоньку покидать свой защитный панцирь. Он ослаб, стал совсем тонким, дал трещину: мне начали сниться сны. Сначала размытые отрывки, в которых я ничего не понимал - какие-то люди, что-то похожее на рынок, музыка, поверхность воды и хор голосов, а потом они стали четче, сюжетнее и вместе с ними неизменно приходило ощущение дежавю, словно я это уже видел.

Мне снился Адам. Мне снилось, что он что-то читал мне на вывеске, прищурившись от яркого солнца, пока я держал его за руку; мне снилось, что он приманивал к себе бродячую собаку, протягивая ей кусочек мяса и тихо подзывая ее; мне снилось, что он обнимал меня поперек груди, утыкаясь носом в мое плечо; мне снилось, что он откидывал голову и подставлял ее под солнечные лучи. В конце концов сны о нем вытеснили других людей и другие отрывки, и теперь, если я засыпал, то только для того, чтобы увидеть еще немножко из своей прошлой жизни. Я видел его счастливым, улыбающимся, спокойным, шутящим, разморенным солнцем; я видел его со светлыми волосами, растрепанным, гладко причесанным, с челкой; я видел его человеком и демоном, и даже во сне я знал, что, каким бы разным он ни был, он мой.

Всегда мой.

Мне снилось, что он опрокидывал меня на белоснежные простыни, склоняясь надо мной и дразня легкими, едва ощутимыми поцелуями; мне снилось, что я писал ему маленькие записочки, оставляя их на подушке ранним утром; мне снилось, что я бежал по тропинке через поля к реке и солнце стояло в зените.

Я просыпался и машинально цеплялся за одеяло, ощущая, как тонкие, невесомые сновидения утекают сквозь пальцы и я хватаюсь за них в нелепой попытке их удержать. Я открывал глаза и смотрел в потолок, пытаясь сохранить призрачное ощущение легкой эйфории от сна-воспоминания, в котором когда-то все было хорошо.

Я не думал о том, что он рассказал мне. Я понимал, что все это - лишь моя попытка убежать от реальности, спрятаться, потянуть время; что в конечном счете я вернусь к нему, как возвращался всегда, и наступил тот момент, когда, просыпаясь, я ощущал радостное предвкушение и понимал, что еще несколько часов, несколько сновидений, несколько таблеток - и я вернусь к нему.

Мне просто нужно было время, чтобы это ощущение пришло.

Мне просто нужно было проснуться и понять, что я беззвучно повторяю его имя и надеюсь, что он отзовется.

…

В Аду было оживленно, несмотря на время - когда двери лифта открылись, стрелки моих наручных часов только-только перешагнули цифру в пять утра. Я чувствовал себя скованно в демоническом одеянии; мне казалось, что все смотрят на меня и перешептываются, и я пересек холл быстрым шагом, надвинув капюшон на лицо и надеясь спрятаться от взглядов, которые, возможно, были только в моей голове.

Свернув в коридор, ведущий в его покои, я сбавил шаг. Моя решимость увидеть его не исчезла и не ослабла, но у дверей я на несколько секунд замер, прежде чем постучать. Я прислушивался к тишине и надеялся расслушать хоть что-нибудь за плотными высокими дверьми, хоть малейший признак того, что он там и готов меня принять, но здесь, вдали от оживленного холла, царила такая тишина, словно здесь все было заморожено, остановлено во времени до какого-нибудь более лучшего, более счастливого момента; когда, возможно, все наладится и я перестану проходить сквозь года и века, чтобы найти его.

Во всей этой обреченности всегда было что-то романтическое и болезненное. Оглядываясь назад, я думал, что боль, наверное, всегда была неотъемлемой частью наших отношений. Боль утраты. Боль ожидания. Боль в попытках удержаться на этом острие и не сорваться вниз.

Я прислонился лбом к косяку двери и выдохнул. Когда я уходил из его покоев четыре дня назад, я уже знал, что вернусь. Единственное, чего я хотел - это передышку. Остановиться. Замереть. Закрыть глаза и понять, что нет больше никаких гонок и сомнений, нет больше попыток догнать прошлое и повлиять на будущее, нет больше страхов. Я хотел проснуться в тишине и одиночестве и почувствовать, как меня тянет к нему. Я хотел, чтобы эта тяга привела меня к его дверям, в его объятия, в ту зазеркальную жизнь черного озера, где я видел нас остановившихся во времени, замерших в своей боли и нуждающихся друг в друге.

Я хотел его. Я хотел залечить все его раны, оставленные тремя мирами в бесконечных войнах. Я хотел быть той панацеей, которая излечит его.

Неожиданно дверь в его покои открылась, заставив меня вздрогнуть, и неяркий свет упал на мое лицо. Не поднимая головы и машинально затаив дыхание, словно перед погружением в воду, я отстранился от косяка, сделал шаг к нему и обнял его за талию, утыкаясь носом в его плечо и глубоко вдыхая его головокружительный запах.

Он слабо обнял меня за плечи. От его одеяния едва ощутимо пахло пеплом и орхидеями.

- Можешь сделать для меня кое-что? - глухо спросил я.

Он тихо усмехнулся, и его смех разжег во мне маленькие огоньки тепла. На мгновение мне показалось, что они согревают все мое тело, каждую клеточку, уставшую и замерзшую, и только сейчас я по-настоящему понял, что это были бесконечные четыре дня.

- Я пожертвовал жизнью, семьей и свободой, и ты все еще думаешь, что я могу в чем-то тебе отказать? - тихо ответил он вопросом на вопрос.

- Пожени нас, - произнес я, крепче обнимая его. - Прямо сейчас. Только ты и я. И никого больше. Как ты обещал. Пожени нас. Не завтра, не вечером, а прямо сейчас.

Адам помолчал, а потом опустил руки на мою спину и погладил меня ладонями по лопаткам. Там, где он касался моего тела, я даже сквозь одеяние ощущал знакомое тепло, питающее мою слабость.

- Ты не передумал, - тихо произнес он.

Я выдержал паузу, пытаясь распознать что-то в его голосе - удовлетворение, радость, облегчение, но ничего не услышал. Только спокойствие. Таким голосом говорил бы человек, у которого не осталось ничего, кроме свободы. Больше ему нечего терять. Больше его ничего не держит.

Я вдруг подумал, что, возможно, я стал для него тем самым вторым крылом, которое он потерял, и от этой мысли мне захотелось улыбнуться.

- Ты ведь не надеялся, что я исчезну и оставлю тебя в покое, правда? - спросил я, закусывая губу и отстраняясь, чтобы посмотреть на него.

Он улыбнулся, и улыбка озарила усталые черты его лица. Вблизи я заметил, что под его глазами залегли заметные тени, словно все время с момента моего ухода он не спал, и я сам не заметил, как убрал одну руку с его талии и коснулся подушечкой большого пальца этой тени, словно надеясь ее стереть. Я провел по его коже от уголка глаза до скулы, и он перехватил мою руку за запястье. Не сводя с меня взгляд, он прижал ее к своей щеке и прикрыл глаза; его длинные ресницы чуть трепетали.

- Если бы ты ушел, все это исчезло бы вместе с тобой, - шепотом ответил он. - Потому что Рай для тебя слишком чист, а земля слишком пресна.

- А Ад?

- Весь твой, - он посмотрел на меня. - Со всеми его чудовищами.

- Мне нужно только одно чудовище.

Он усмехнулся, но его глаза остались настороженными, словно он ожидал от меня подвоха. Чуть повернув голову, он мягко переместил пальцы с моего запястья на кисть, погладил большим пальцем пересечение линий на ладони и повернул мою руку, глядя на кольцо.

- Ты ведь не думал на самом деле, что я уйду? - спросил я, пристально вглядываясь в его лицо.

Он не взглянул на меня. Его лицо ничего не выражало, но в том, как он смотрел на мое кольцо, было что-то до боли знакомое, словно я уже видел раньше этот взгляд и знал, что он предвещает, но не мог вспомнить.

- Ты всегда ко мне возвращался, - спокойно ответил он, переплетая наши пальцы.

Я уткнулся лицом в его грудь и выдохнул, прикрывая глаза, и он едва ощутимо поцеловал меня в макушку.

- Пожени нас, - глухо повторил я. - Прямо сейчас.

Ничего не говоря, он с тихим шорохом раскрыл крыло, обнял меня им за плечо и обратился в черный дым.

========== Глава XCVI. ==========