Аморальное (СИ)

Её не покидал страх, что истинный владелец сарая придёт к нему, поэтому она решила подстраховаться. Она купила несколько листов фанеры, гвозди и молоток, разобрала пол сарая и выкопала там яму. Потом она сделала из фанеры подобие ящика, на три-четыре кубических метра объёмом, вмуровала его в яму и отныне всегда и всё хранила в нём. Крышкой ящика был ещё один лист фанеры, покрытый целлофаном, сверху которого Ими сыпала тонкий слой земли, а потом накрывала досками пола. И содержимое этого маленького подвала постепенно разрасталось.

Алия и Джафар ломались всё сильнее и сильнее, всё меньше и меньше строгости проявлялось в воспитании детей, и всё больше сентиментальности влажным облаком окутывало взаимоотношения домочадцев. Постепенно уровень свободы стал вытекать на североамериканский. Но нужно отдать детям должное, взявшим на себя родительский груз контроля и сохранявшим прежние семейные правила. Злоупотребляла их доверием только Имтизаль: что Имем, что Карима с каждым годом становились только ответственнее и взрослее, не позволяли себе уходить к друзьям без предупреждения или задерживаться допоздна.

Нельзя сказать, что Имтизаль не становилась ответственной. Её даже несколько угнетала тоска родителей, и Ими полностью взяла в свои руки хозяйство. Она делала за Алию всю работу и настаивала на этом, она даже решилась поступить в университет, чтобы не огорчать отца. Она начала краситься и одеваться женственно, стала чаще писать солнечные пейзажи и другие оптимистичные картины, часто вместо прогулок стала оставаться дома и сидеть с родителями. Они радовались, они грустно улыбались, видя, как меняется дочь, но живее не стали нисколько.

Всё чаще Карима стала приходить домой вместе со своим парнем, который действовал на Ими крайне отрицательно: она тут же замыкалась в себе и уходила в лучшем случае в свою комнату, в худшем – из дома.

Но она знала, что скоро всё изменится, потому что наступил её выпускной год. Последний школьный год – и новый жизненный этап.

Она ждала совершеннолетия, как даже жители пустынь не ждут дождя. Совершеннолетие изменило бы её жизнь, позволило бы работать в полиции, позволило бы избавиться от опеки врачей: ведь ей до сих пор приходилось время от времени ездить в клинику на собеседования с докторами. Но скоро всему этому наступил бы конец, потому что Ими поступила бы в университет в Калифорнии, максимально далеко от дома и старой жизни. Она мечтала о Сан Франциско, огромном мегаполисе, где никому и никогда не будет до неё дела, где можно будет слиться с толпой и стать тенью, где процветает маргинальная преступность и где будет чем заняться детективу.

Ей нужно было подготовиться, заработать денег побольше (вряд ли удалось бы быстро найти в Калифорнии такого же удачного сутенёра), чтобы раз и навсегда порвать с прошлым. Нужно было получить высшие баллы по всем экзаменам, проявить себя где-нибудь ещё, кроме задержаний преступников, чтобы иметь право рассчитывать на грант. Впрочем, где учиться, Ими было всё равно, лишь бы в округе Сан Франциско и лишь бы бесплатно. Всё равно она бы бросила учёбу, едва достигла бы совершеннолетия.

Оставалась проблема-Джексон. Два года назад у Ими был шанс закончить школу экстерном, но она отказалась, потому что боялась потерять возможность видеть Джексона. Но теперь выхода уже не было, теперь уже и он заканчивал школу. Поначалу она хотела поступить в тот же университет, что и он, но Джексон хранил свой выбор в тайне. Имтизаль целый вечер билась в растерянности, ломала голову, мучилась от страха утратить смысл своей жизни, упустить его и потерять из вида. Ничто не пугало её так, как неведение: невозможность знать, ежедневно знать о том, что происходит с Джексоном. Она жутко нервничала, когда он уезжал с друзьями в Лас-Вегас на целые две недели, ведь всё это время она понятия не имела, что он делает, жив ли он и что с ним происходит.

И она решила прожить этот год так, чтобы будущая душевная пустота окупилась нынешним счастьем. И как только она смирилась с неизбежностью своего горя, ей сразу стало легче строить планы на своё собственное будущее.

Она училась, казалось, круглосуточно. Как и советовал отец, она собиралась поступать на юридический факультет и готовиться к работе в прокуратуре. Она ещё не решила, как придумает себе оправдание для ухода из университета, но точно знала, что ни за что не пойдёт работать в прокуратуру.

Она стала реже выезжать в лес, и если не училась, то тренировала удары и качала мышцы. Зимой выиграла районные соревнования по тхэквандо и вышла на городской уровень, но там добилась только второго места. Иногда по ночам пролезала к Джексону, как-то даже решилась сфотографировать его спящим. Стала чаще таскать его вещи, чаще фотографировать его на улицах и везде, где могла сделать это незаметно, и в каждую секунду, проведённую с ним в поле своего зрения, вкладывала всю душу. Всё хотела нарисовать его и всё не доходили руки, и она решила, что займётся этим после расставания: тогда у неё будет уже много времени. Раз в месяц она ездила к клиентам, пару раз в неделю по ночам, если не ходила к Джексону, выбиралась на прогулки по городу в надежде остановить преступление. Иногда гуляла так и в дозволенное время – вечером. С занятием борьбой немалая часть агрессивности Ими стала вытекать безобиднее, чем прежде, но этого было недостаточно, и, скованная учёбой и тренировками, Ими тосковала по настоящему насилию. Прогулки её отвлекали и обнадёживали, но всё было тщетно, хоть она и готовилась уже лучше, чем прежде: ходила в спортивном костюме и кроссовках, перематывала спортивным бинтом связки и носила с собой только два кастета, два ножа (она купила новый, длиннее и шире первого), мини-аптечку и наручники, всё в маленьком рюкзаке, который плотно сидел на спине и не болтался при беге. Даже музыку не слушала. Но только толку во всех этих приготовлениях не было: Ими никак не удавалось оправдать их. К пяти часам утра она возвращалась домой, перечитывала учебник по криминологии и ложилась поспать пару часов. А на следующий день всё начиналось заново: три-четыре часа отдыха по ночам, и снова патруль городских улиц.

В марте ей повезло, она наткнулась на двух скинхедов, избивавших итальянца. Ими даже дух перехватило. Она тихо подобралась ближе, присела и тихо расстегнула рюкзак. Она старалась не нашуметь молнией, но повода для беспокойств не было: мародёры шумели намного сильнее и не могли бы услышать её. Имтизаль достала охотничий нож, переложила перочинный и кастеты в карманы, застегнула рюкзак, надела его обратно на спину, туго затянув ремни, и бросилась в сторону драки. Она успела дважды пырнуть одного из парней в спину, прежде чем битва перекинулась на неё. Дальше произошло то, чего она не предусмотрела: из-за угла вышел третий и, пока Ими отбивалась от всё ещё стоящего на ногах парня, ударил её бейсбольной битой по голове. Ими пошатнулась, махнула в неопределённым направлении ножом и попятилась в сторону. Новый удар пришёлся ей уже на руку. Она вскрикнула так резко, что, казалось, это хруст потрескавшейся кости перешёл в новый тембр. Ими выронила нож и упала, но смогла откатиться и увернуться от нового удара. Нож успел подобрать ошалевший от боли и крови итальянец, чем отвлёк одного из нападавших, а Ими выхватила складной нож, всадила его в ногу третьего и дважды провернула. Вопль рухнул на её голову вместе с тяжестью биты, и Ими окончательно потеряла координацию в пространстве. Она только махала своим ножом, пока не осознала, что сидит на спине оглушившего её нациста, держит в руках его мокрые от пота волосы и резко дёргает ладонью вверх и вниз. Вверх и вниз. С каждым ударом асфальт темнел и намокал, слышался хруст дробящегося хряща на носу, хрип и вопли. Потом снова помутнение. Потом у неё порезана шея. Потом она одной рукой зажимает рану на шее, нервно глотает слюну, теряя остатки разума, таращит глаза так, что они вот-вот выскользнут между век, и резкими машинальными движениями всаживает нож в мясо, в которое превратились ключица и плечо парня. Боль в ногах заставляет её снова упасть на колени, и остатками логики Имтизаль понимает, что сзади ей всадили нож в икру. Ими быстро бьёт ножом назад, туда, где должна быть ладонь напавшего, и в последнюю секунду успевает остановить планы по прокручиванию лезвия. Её что-то тяжёлое бьёт по корпусу, и сквозь раскрутившийся рюкзак наручники больно впиваются в рёбра. Крики уже давно не удаётся различать, она даже свой голос не узнаёт, только вдруг кто-то хватает её под локти и оттаскивает в сторону, в покой.