Аморальное (СИ)

Имтизаль приготовила в сарае цепь, прикреплённую к потолку, чтобы подвесить впоследствии труп за ноги и пустить кровь, но теперь в этом смысла уже не было: почти вся она уже была на полу. Целое лёгкое Имтизаль промыла заранее заготовленной водой и положила в ёмкость с формалином, выпотрошила тело, оставив на месте только, подобно египтянам, сердце, сложила изъятые внутренности и обрывки второго лёгкого в полиэтиленовый мешок, отрезала голову и отрезала конечности, которые разделила на три части, разрубив в районах суставов; потом промыла все отсечённые части и стала думать, что делать с туловищем. Оно было изуродовано порезами так, что былой красоты рельефного тела в нём было трудно увидеть, к тому же оно бы не поместилось в заготовленные ёмкости с формалином. Она не вскрыла рёбра: трахею она вытащила сверху, через то, что оставалось от шеи, остатки и плерву – так же, как и лёгкие, насколько удалось. Периодически она вытирала руки, чтобы сделать партию новых снимков. Для бальзамирования теперь нужно было разрезать и торс, но как – Ими пока не решила. Она решила оставить пока всё так и занялась головой и конечностями: вправила челюсть и обрезала конечности аккуратнее, выбросив всё лишнее в тот же мешок, куда сложила внутренности. Потом вылила снаружи в заготовленную яму окровавленную воду и промыла обрубки снова. Уже готовые части тела она поместила в формалин, с беспокойством осознавая, что снаружи начинает светать. Вечером она подлила домочадцам снотворное и теперь была уверена, что они проспят, по крайней мере, до 11 утра, беспокоило её другое: машину, оставленную на обочине, могут заметить. Поэтому следовало поторопиться. Она промыла уксусом туловище изнутри, залила туда формалин, обработала им же кожу снаружи и замотала бинтами в десять слоёв. Всё это она убрала в ящик, отмыла лопату, топор, все инструменты и ножи, вытерла одеждой будущей мумии кровь с пола, отжала всё лишнее в таз, насколько было возможно, и развесила вдоль стены. Потом она сняла с пола и стен полиэтилен и вместе с остальным мусором убрала в другой пакет. Потом снаружи закопала внутренности там же, куда сливала кровь и воду, переоделась обратно, подстелила под развешанную одежду остатки полиэтилена и убрала всё остававшееся. Ещё раз осмотрев сарай, она, всё же, вышла в лес и вместе со всем мусором пошла к трассе. Уже ближе к проезжей части она сожгла мусор, залила всё водой и вернулась к машине. Было уже 9 утра. Она снова надела шапку и перчатки, села за руль и вернулась к дому Джексона.

И тогда её охватила тоска. Ими снова обошла его дом, понимая, что больше никогда не сможет вернуться. Она совсем забыла о том, как мало у неё осталось времени, полчаса просидела в его комнате, вспоминая его вопли, его кровь и свою власть над его душой и телом. Вспоминая их первую встречу, вспоминая убийство Омара, вспоминая первый учебный класс в восьмом классе, вспоминая свою беспомощность, вспоминая свою любовь и понимая, что жизнь снова превратится в безликое болото. Потом она немного посидела в ванной, забрала его парфюм и только после этого вернулась домой.

Родители ещё спали. Она всё успела. Она сразу же пошла в ванную, помыла обувь, бросила одежду в стирку, зашла в душ и тщательно промыла всё тело, ногти и волосы. Когда она вышла из душа, семья уже встала, и теперь все сонно отмечали, как долго и крепко они спали этой ночью. Имтизаль просидела весь день в своей комнате.

Следующей ночью она вернулась к тайнику, чтобы продолжить бальзамирование. Она очень переживала за одежду, за такую яркую улику, оставленную на видном месте, и была очень рада, обнаружив, что она уже вся высохла и готова к упаковке с остальными вещами Джексона. Джексон стал её первой человеческой мумией, расчленённой и изуродованной, совсем не похожей на красивые и правильные египетские мумии, но Ими не думала об этом, она была воодушевлена тем, что всё прошло гладко. Вот уже прошёл целый день без Джексона, а она была вменяема и вполне сносно пережила его смерть, не впадала в апатию и сохраняла здравомыслие, чего не было после убийства Омара. Её это окрыляло. Она смогла бы питаться своей любовью к Джексону даже после его смерти.

Его родители, так и не встретив сына в аэропорте Сиэтла, забили тревогу. В службе аэропорта им сказали, что их сын не проходил регистрацию на рейс. На домашний телефон никто не отвечал. Они позвонили Нику и другим друзьям Джексона, но никто ничего не знал. Дома его не было. Родители вернулись в город и обратились в полицию, но все поиски были тщетны. Единственное, что удалось выяснить полиции, – в ночь с 23 на 24 он куда-то выезжал из дома, но потом вернулся: машина стояла припаркованной там же, где её всегда оставлял Джексон. Не хватало только некоторой его одежды и его ключей от дома. Поначалу все думали, что, вероятно, он ушёл куда-то повеселиться – всё же, последние дни в городе, – потом напился и попал в какую-нибудь неприятность. Все думали, что он ещё вернётся, поэтому стражи порядка не сильно напрягались в поисках: всё же, личность Джексона считалась достаточно сомнительной, он состоял на учёте в полиции, никогда не мог похвастаться порядочностью и на него нередко поступали жалобы от соседей и учителей. К тому же, такое случалось и раньше, когда парень исчезал на несколько дней, если родители бывали в отъезде. К тому же, само поступление в университет было их инициативой, его фактически насильно отправляли учиться, сам же Джексон хотел уехать в Канаду, где у него жил приятель и предлагал работу. Поэтому проверили и самого приятеля, поэтому полиция была уверена, что Джексон сам сбежал из дома, и поэтому расследование с самого начала было обречено на провал. Единственной странностью была машина: зачем беглецу оставлять её дома? И пока весь город искал Джексона или его тело, оно, разделённое на несколько частей, вступало в сложные химические реакции, впитывало в себя препараты и готовилось к последней упаковке.

Закончить всё Имтизаль не успела: ей и самой пора было ехать в Сан Франциско. Алия поехала с ней.

Так Имтизаль покинула родной дом, так для нее начался новый этап: взрослая жизнь. И хотя она уже несколько лет стремилась к нему, жаждала совершеннолетия, независимости и одиночества, чем меньше дней оставалось до отъезда в Калифорнию, тем беспокойнее Ими чувствовала себя. Она нервничала перед каждой ступенькой, поднимающей на этаж взрослой жизни: перед выпускным, перед вручением диплома, перед переездом и перед возвращением Алии домой. Ими нервно проглатывала каждый новый шаг и, хотя они и проходили безболезненно, нисколько не находила успокоения. Ненадолго безмятежность вернулась вместе с убийством Джексона: планирование, подготовка, сам процесс и длительные последствия отвлекали Ими от самого главного: от осознания грядущей беззащитности. Она никогда не позволяла себе наивность, ни в детстве, ни теперь, поэтому, как ни рвалась к самостоятельной жизни в одиночестве, трезво понимала, что без родителей и врачей она слишком беспомощна в психически здоровом мире равенства, в котором ей будут предъявляться те же требования, что и ко всем остальным. Она хотела этого, хотела восприниматься окружающими как одна из них, одна из здоровых и вменяемых, а лучше даже одна из незаметных, неинтересных и обыкновенных, но ей надо было признать, что так она еще никогда не жила. Все друзья семьи знали о болезни, на ранчо – само собой, в школе, в полиции, – словом, везде, где бы ей ни приходилось сталкиваться с обществом, оно уже было предупреждено и готово к иной тактике. Если же возникала какая-то проблема с человеком, который не хотел учитывать особенность Ими и подбирать для нее не менее особый подход, на помощь обязательно приходил кто-то извне, будь то мать или учитель. Самой же Ими еще никогда не приходилось решать свои проблемы. И теперь, когда она добилась статуса психически здорового человека, когда она оказалась в чужом, густо заселённом, как ей казалось, городе; когда рядом исчез кто-либо способный её защитить, теперь Ими пришлось бы единолично бороться с людскими жестокостью, любопытством и общительностью или своей собственной асоциальностью.