Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Как ты, святой отец? Жить будешь, или мне следует немедленно дезертировать, чтобы успеть к твоему последнему вздоху?

– Ты можешь повременить, – широко улыбаясь, отозвался Амор. – Пока еще мне очень нравится дышать и совсем не хочется лишаться этой благодати.

– Мне не легче от твоего легкомыслия, – комично надулся Яспер. – Ты так ловко зарубаешь на корню все мои прекрасные порывы.

– Я не смею ставить мое презренное эго на твоем пути к самым высоким вершинам, великий из великих офицеров, которых только и найти можно в Лиге, – напускал на себя почтительный, озабоченный вид Амор.

Вроде и невинное замечание, а Яспер оскорбился; только что был на экране – и нет его. Видно, отбросил комм, зашагал по помещению.

Амор опустил комм на грудь, закрыл глаза, уменьшил яркость светильника. Прислушался к тому, что делается за пределами его бокса – было тихо. И комм не издавал никаких звуков. Кажется, все кругом решили затаиться, как хищные звери в засаде – благо ночь на улице, самое время для атаки. И тупая боль заворочалась в груди: мир по-прежнему вращается вокруг Яспера Эйдерлинка, и солнце-то светит для него, и ветер овевает его мужественный профиль угодливо, подлизываясь, и земля вращается от радости, что ее топчет блистательный офицер Эйдерлинк.

Через пару минут комм снова забормотал. Амор, снова задремавший, поднял его, присмотрелся к изображению.

– Ты спишь! – обличительно воскликнул Яспер.

– Я был утомлен ожиданием твоего решения, – зевнув, признался Амор.

– Какого еще? – нахмурился тот.

– Ну как. Готов ли ты продолжать ли разговор со строптивцем или намерен оборвать разговор со мной в знак наказания? – лениво поинтересовался Амор, усаживаясь.

– Не сердись, отче, – примиряюще отозвался Яспер. – А лучше продемонстрируй величие твоего прощения и бесконечность твоего терпения. Я человек, ничто человеческое мне не чуждо. – И скороговоркой он добавил: – И я переживал.

То ли пожаловался, то ли похвастался, не удержавшись, подумал Амор.

– От тебя три недели ни слуху ни духу не было. Твоя деревня, кстати, разграблена. О тебе не знает никто, твой староста бегает на побегушках у главаря, и я почти уверен был, что он слишком хорошо знает, в какой яме ты прикопан. На пятьдесят, а на юго-запад так и до семидесяти километров территория с переменным успехом оказывается в руках то национальной армии, то мародеров, то швали, именующей себя повстанцами. А твой комм включается и через пару минут снова выключается, и его продвижение – это такая нелепая траектория, что если бы какой-нибудь дикий кот сожрал его и никак не мог высрать, то его перемещения были бы куда более предсказуемыми. Конечно, я волновался.

И Яспер казался искренним. Из того, что изволил показывать комм Амора, по крайней мере, можно было предположить это. Он подался вперед, вглядывался в экран; он действительно беспокоился, и это волнение не уходило так просто только оттого, что он видел Амора живым.

– Как видишь, мой комм прошел этот путь со мной и не покидал его даже ради чести побывать в желудке кого-нибудь резвоногого, – усмехнулся Амор. И – он не знал, что еще говорить. Рассказывать – нечего. Жаловаться – не о чем. Сердиться – нет желания, разве что на тот прискорбный факт, что они, как слишком часто, находятся по разным сторонам экрана.

Яспер отчего-то иначе понял замечание Амора – он продолжил оправдываться. Или наоборот – жаловаться. Интонация у него была просящая, и брови сдвинуты к переносице, приподняты вверх жалобно, и глаза смотрят на Амора жадно. И Яспер продолжал:

– Я так привык выплескивать на тебя свои эмоции, отче, причем разные, самые разные, и ладно если бы они были хорошими, ими я как раз не делился, а плохие все выливались на твою голову, милостивый отче, тебя не стало – и я копил это, ты появился – и я не сдержался, взорвался. Это грубо, непростительно, невежливо, простишь ли ты меня, вшивого вояку, м?

– Прощаю. Уже простил, – тихо сказал Амор, поднял руку и нарисовал крестик чуть ниже подбородка Яспера. Задержал палец на экране – и Яспер, словно прочитав его мысли, поднял руку, чтобы коснуться его.

– Что с тобой происходило все это время? – допытывался Яспер.

– Да ничего, – медленно говорил Амор. – Мы шли. Теряли людей. Встречали людей. Иногда было страшно, иногда очень страшно, – усмехнувшись, признался он. – Нам очень повезло. Словно ангелы Всевышнего охраняли нас всю дорогу. Хвала Ему.

– Ты не похож на себя. От тебя осталась половина. – Яспер искусственно засмеялся, словно заставляя себя поверить, что произнес остроумную шутку.

– Ты тоже многое оставил позади, – хмыкнув, заметил Амор.

– Ничего я не оставил, – огрызнулся Яспер, снова встал и зашагал по комнате. Она, если Амор не ошибался, была ненамного больше его бокса. Яспер сел, продолжил: – Мы не обо мне говорим.

– А обо мне говорить тем более не стоит, – поморщился Амор.

Яспер задумчиво покивал головой.

– Это похоже на тебя, отец Амор. – Сказал он. – А ребята из военной полиции так очень охотно рассказывают, например, сколько стоит твоя голова. Верней, сколько стоит белый священник-экуменист, а сколько – нигерский отец Даг. Ты стал звездой, хотя и в очень сомнительных кругах.

Амор скривился. Отмахнулся, пробормотал: «Что за чушь».

– Прошу тебя, отче, не покидай тот лагерь. Там хорошая охрана, для тебя найдется работа… да что я говорю, она тебя просто дожидается, куда бы ты ни явился, но не покидай его, – просил Яспер.

– Это зависит не только от меня, – миролюбиво заметил Амор, не желавший спорить.

– Отче, – Яспер подался вперед и ухватился обеими руками за комм, – не покидай лагерь. Я поговорю с его комендантом, и пусть он объясняет тому толстобрюхому, который у вас за епископа, что на пути до твоего нового прихода у вражеских элементов будет слишком много возможностей покушения. Что в приходе наверняка не будет охраны, и опять же, это приведет к необратимым последствиям. Ты будешь не первым, отец Амор, и даже не двадцать первым, чью жизнь заберут ни за что. С мусульманского востока до ново-экуменического пояса добирается слишком много вооруженных людей, и ты с твоими благородными идеями оказался слишком известным.

– Да ладно! – начал злиться Амор.

– Амор, о твоем приюте знали, тебя чуть ли не целенаправленно искали, твои проповеди какие-то добрые души записывали и выкладывали в сеть, и они стали популярными. Как проклятье какое-то. Я был бы куда более спокоен за тебя, не будь у тебя такого внушительного фан-клуба. А так он привлекает чокнутых, которые возгорят желанием помереть во имя тебя, но и по-другому чокнутых тоже хватает. Не покидай лагерь, – настаивал Яспер.

– Это будет решать епископ, – повторил Амор. Яспер гневно рыкнул, и Амор продолжил, недобро щуря глаза: – Или ты будешь оспаривать приказы главнокомандующего?

Яспер шумно выдохнул и отвернулся – взял стакан с водой, снова повернулся к комму.

– Туше, – процедил он. – Твое здоровье, смиренный отче. Хотя твой епископ говнюк.

– Возможно, иначе он не был бы епископом, – задумчиво отозвался Амор.

Яспер не сдержался и издал довольный смешок.

– Но ты все равно послушен ему, – с невеселой иронией отметил он.

– Это тоже часть послушания, месье майор, – улыбнулся Амор.

Яспер предпочел не возражать; он попытался допросить Амора – как самочувствие, что говорят врачи, тот равнодушно отмахнулся, мол, все в порядке. Яспер пригрозил лично выяснить, что они думают о хрупком здоровье Амора, и смотрел, улыбаясь, как тот смеется.

И пауза.

Спохватившись, Яспер продолжил рассказывать что-то почти неважное, но приятное; на несколько минут сорвался в яростный речитатив о начальстве, предпочитающем дружить слишком тесно не с теми. «С этими толстосумами, чтоб их… я как подумаю, что это они платят тем ублюдкам, всем этим бандитам, и мой полковник с ними за руку здоровается…» – прошипел он – и осекся, по не совсем ясной причине заставил себя не распространяться на эту тему. Амор мог предположить, что Яспер опасался прослушки – щадил его – сам не хотел поддаваться недостойным эмоциям. Что было истинным, он тоже не хотел задумываться. Он просто тихо радовался тому, что Яспер говорит с ним, крадет у себя еще минуту отдыха, чтобы подарить ее Амору.