Rise (СИ)

— Это неважно, — я дернулся, и она тут же убрала руки и отодвинулась от меня. — Странный сон, как и многие другие, что мне снятся. Но этот отличался чрезвычайной реалистичностью, — скривившись, проворчал я.

— Расскажи, — попросила Гермиона.

— Нет!

Она только вздохнула. Я сжал челюсти и уставился куда-то в одну точку прямо перед собой.

— Ладно, — сказал она, вставая. — Но это ничего не меняет. Доказательств никаких нет, потому не смей необоснованно обвинять Питера Грина.

— Хватит его защищать.

— Это просто здравый смысл!

— Как же…

— Малфой, почему ты его так недолюбливаешь?

— Я чувствую, что от него исходит опасность, — промямлил я невразумительно.

— Бред, — хмыкнула она.

— Но ты же не можешь отрицать, что на тебя кто-то нападает?

— Не могу, — сдалась она. — Я разберусь, и не такие задачки решали. А ты тоже на всякий случай будь внимательнее.

— Не волнуйся, все с твоим подопытным кроликом будет в порядке.

— Какой же ты мерзкий! Заладил одно и то же, как попугай! — возмутилась она и посмотрела на меня таким взглядом, что мне стало стыдно за свои слова.

— Ладно, буду осторожнее, — примирительно сказал я и совсем тихо добавил: — Прости.

— Как ты себя чувствуешь? Я понимаю, у тебя не было времени на тренировки…

— Отчего же? Времени у меня было более чем достаточно. Непрерывно смотреть на иногда моргающий овощ, знаешь ли, утомительно…

— Малфой! — ужаснулась она.

— Мерлин, что же я несу? — вырвалось у меня на выдохе. Я потер глаза, снова закрыл лицо руками, и застыл в таком положении. Теплая ладонь легла на мое плечо и утешительно сжала его.

— Все будет в порядке, — утешала меня Гермиона, присев на диван рядом со мной. Она практически невесомо погладила меня по спине, будто боялась, что я замечу ее касания и рассержусь. Но я бы все отдал за то, чтобы она вот так, как маленького, успокаивала меня еще хотя бы пять минут.

— Мне страшно, — прошептал я. — Грейнджер, я так устал. Отец сам виноват в своих бедах, но хорошие сыновья так не должны говорить. Но ведь я никогда и не был хорошим сыном, я не оправдывал ничьих надежд. А мама… если бы ты ее видела. У нее такой вид, будто снова война. Хотя, ее война, как и моя, будет продолжаться вечно, и мы сами пришли в ее ловушку.

— Не говори так, — сказала она, отнимая мои руки от лица. — Прошлое ушло. Война давно закончилась, и теперь мы сами вправе строить тот мир, который хотим.

— Грейнджер, ты — идеалистка. Я на другой стороне, и прав у меня нет.

— Ты их уже заслужил, — с жаром сказала она. — И никто не посмеет в этом усомниться.

Я усмехнулся. Невероятно сильная девушка с кристально доброй душой — как эти два качества уживаются в этом хрупком теле?

— Спасибо, Грейнджер, если бы не ты, я бы… — она сделала предупреждающий жест ладонью.

— Все наладится, вот увидишь, — ее глаза прожигали мои насквозь, я потерялся в их глубине. — Скоро ты будешь ходить, и все станет проще. Поверь!

— Верю, — я кивнул.

— Так что, — сказала она после небольшой паузы, — ты тренировался в Лондоне?

— Да. Многие часы. Так было проще воспринимать действительность.

— Тогда давай сейчас посмотрим, как у тебя с прогрессом, — предложила она и поднялась с дивана.

За предыдущие шесть дней я научился сидя поднимать ноги, сгибая и разгибая их в коленях, и делать это чуть быстрее, чем делала бы улитка, будь у нее ноги. Это я и показал Гермионе, она, казалось, искренне обрадовалась, и сообщила, что раз я так продвинулся самостоятельно, то теперь мы перейдем к упражнениям посложнее. “Конечно, — пробурчало мое подсознание в ответ на это. — Теперь я опять буду выглядеть полным идиотом, не умеющим выполнить элементарное для нормального человека задание”, но вслух я не сказал ничего.

Спустя полтора часа я устал так, что мог думать только про сон. Физические нагрузки — отличный способ избавиться от стресса.

— Все, Малфой, иди спать, — сказала Гермиона, когда я невпопад ответил на какой-то ее вопрос.

— Это ты виновата, — обиделся я.

— Конечно, — наигранно согласилась она и ухмыльнулась. — А если серьезно, ты молодец. Делаешь большие успехи.

— Благодаря тебе, — заметил я.

Она улыбнулась мне и подошла к боковой двери, ведущей в подсобку.

— Пойду проверю, все ли там в порядке, перед уходом. Так, на всякий случай. И переставлю подальше несколько опасных склянок.

Я кивнул. Пересев на свое кресло, я направил его к двери, но внезапно заметил листок пергамента, лежащий под письменным столом и переместился туда, чтобы его поднять, решив, что иначе какой-нибудь студент останется без баллов за свое эссе, тем более, что лист и так был небольшим, а значит, автор не особо умен, ведь надо было понимать, что Грейнджер любит объемные труды, такие, как она делала, будучи ученицей Хогвартса.

Когда пергамент оказался у меня в руках, до меня дошло, что это вовсе не эссе или контрольная. Это было письмо. И мои глаза уже успели выхватить из него несколько строчек. Оглянувшись через плечо и поняв, что Гермиона все еще была в подсобке, я поколебался не больше двух секунд; ревность приказала засунуть порядочность в дальний угол сознания, и я принялся быстро читать.

Дорогая Гермиона!

Хочу еще поблагодарить тебя за прекрасный день в Лондоне. Никогда еще мне не было так интересно и весело в компании очаровательной и невероятно умной девушки. Гарри мне много о тебе рассказывал, но даже он не смог облечь в слова все твои достоинства. Ты — бриллиант, всю красоту которого может рассмотреть только тот, кто будет смотреть на тебя во все глаза, наблюдать день и ночь, и то останутся еще невидимые, непознанные грани.

Сегодня ты ходишь хмурая и озадаченная, и я в растерянности. Улыбка на твоем лице всегда прекрасна, поэтому мне бы хотелось видеть ее постоянно. Так что если я в силах сделать что-то, что решит твои проблемы и вернет тебе хорошее настроение, только скажи — и я все для тебя сделаю.

С тобой рядом очень хорошо и спокойно. Надеюсь, наши беседы по вечерам станут доброй традицией. И вообще, я за наши частые встречи. А ты?

Искренне твой, Питер

Дочитав, я тут же положил письмо на стол и быстро переместился к входной двери. “Искренне твой”… Как это было… мерзко. Сейчас я бы многое отдал, чтобы узнать, каков был ее ответ на это письмо. А еще больше я бы отдал за то, чтобы сам мог ей такое написать.

— Я ухожу, Грейнджер, — получилось как-то слишком громко.

Она, слегка озадаченная, вышла из подсобки.

— Малфой, у меня пропало вредящее зелье. Позавчера еще стояло на месте, а сейчас его нет. Я точно уверена, что не брала его и наверняка никому не давала и не разрешала взять.

— Мерлин! Грейнджер, это же яд! Зачем он такой порядочной волшебнице, как ты?

— Да не нужен он мне! Он достался мне вместе с этим кабинетом. Стоял в одном из шкафов. Ну я его и унесла в подсобку, подальше от любопытных глаз.

— Это чьих глаз? — обиделся я. — Моих?

— Не передергивай! Мало ли кто может сюда зайти.

— Вот, похоже, кто-то и зашел… — мрачно подытожил я.

— Дверь я запираю, да и мало кому вообще известно, что эта лаборатория моя. Не представляю, кто мог сюда пробраться.

— Я знаю одного человека, который подходит под описание… — начал я.

— Это не Питер! — отрезала она.

— Ладно, думай, как хочешь, — поморщившись сказал я, — только будь осторожна, Грейнджер. Что-то точно происходит. Что-то совершенно нехорошее.

— Ты тоже, пожалуйста, будь осторожен.

— Буду. До встречи.

— Спокойной ночи, — пожелала мне Гермиона, и я переместился за дверь, осторожно прикрыв ее за собой.

Спустя пять минут я уже был в своей спальне. Беглым взглядом осмотрел все вокруг — я не был в этой комнате с той самой ночи, когда кто-то меня душил, и мне показалось, что все здесь осталось как прежде: вещи лежали на своих местах, равно как и мебель никуда не делась и не переместилась, даже легкий беспорядок на моей прикроватной тумбочке остался прежним. Райта в комнате не было, но его мантия небрежно висела на спинке стула, а на подушке лежала какая-то раскрытая книга и исписанные, кое-где расчерченные листы пергамента. Я не стал подходить проверять, что там было написано — меня это не касалось.