Кармакод. История первая. Du Lac: Дом у озера (СИ)

========== La partie 1. Тыльная сторона ==========

Меня выгнали. Привезли на вертолёте и скинули с мешком личных вещей, приказав никогда больше не возвращаться. Что я натворил? Предпочитаю об этом помалкивать. Отшельничество в горах было лучшим выходом из положения. Да, ужасно, но лучше, чем провести остаток своих дней за решёткой. Наследники, поскрипев зубами, выделили мне дом у крохотного озера. Тихое заброшенное место добровольного заточения, немногим лучше тюрьмы. Однако это самое сердце Швейцарии, и некоторые продали бы родину за само право находиться здесь. У меня же просто не оставалось выбора.

До ближайшего селения всего пять километров на лыжах, но мне было строго приказано не покидать пределов долины. Я смирился и поселился в двухэтажном срубе, без коммуникаций, электричества… не говоря уж о телевидении или Интернете. Был один газовый баллон и погреб, который я наспех вырыл сам, пока в сентябре земля была ещё рыхлая. Я совершенно один… Ни пастухов, ни туристов, ни налоговой. Раз в месяц вертолёт обещал прилетать и сбрасывать новый запас газа и продовольствия. Но уже через неделю я понял, что сойду с ума от одиночества. Придумаю себе друзей, заговорю с кустарником. Каждый день я совершаю прогулки по еловому лесу, покрывающему склон ближайшей горы, обхожу озеро, в тщетной надежде отыскать хотя бы зверушку, принести в дом и приручить. Белки пугливо убегают от меня, для ежей у меня нет молока, только сушёные фрукты и консервы, а кроме них я больше никого не встретил.

Я шуршу листьями, ползаю в траве и мягкой рыжей пыли. Солнце встаёт и садится, освещая моё отчаянное лицо. Одинаково отчаянное, что утром, что вечером. Я не сплю ночью, прислушиваясь к шорохам за окном, я жду и надеюсь… услышать человеческие шаги или голос. Своего голоса я боюсь. Но отдельные мысли записываю. У меня четыре толстенные тетради, и я только начал марать первую.

Сначала я пытался экономить минеральную воду в бутылках, которые мне сбросили, потом попробовал воду из озера. Она оказалась на порядок вкуснее. Я просиживаю на берегу долгие часы, дышу чистейшим воздухом, смотрю в пронзительно синее небо… и стараюсь убедить себя забыть несчастье. Не было катастрофы. И прошлой жизни тоже не было. И мне не двадцать четыре года. Я заново родился. И взял новое имя. Я не верю в Бога. Забросил на дно озера распятие, которое долго носил на шее. Я буду поклоняться камню. Или ветру. Или Луне. Всему, что не отвернулось от меня. И, кто знает, может, они смилостивятся надо мной.

У меня не было календаря, я старался отмечать каждый прошедший день и не сбиваться со счета. Вертолёт прилетал три раза, набор продуктов немного менялся. Становился скуднее. Я не смел жаловаться и унывать. Скоро зима, здесь все засыплет снегом. Я делал запас дров на случай, если газ кончится раньше времени. Топора у меня не было, поэтому я без устали собирал сухие сучья и ветки. Делился своей печалью с лунной дорожкой на озёрной глади, сидел там почти каждый вечер или ночь. И, когда похолодало, провидение благосклонно ниспослало мне самый ценный подарок.

В середине декабря с Альп прикатился лыжник. С оглушающим грохотом и треском. Я как раз бродил у подножия горы и не мог не заметить его пикирующий «полёт». Он с размаху влетел в подлесок, в комьях земли и снега, оттуда осталась торчать одна его нога с поломанной лыжей. Я припустился к нему что было силы, молясь, чтобы он был хотя бы жив. Остаться целым и невредимым после такого падения было невозможно, но, пожалуйста, пожалуйста…

Всё хорошо. Только он немой. Или глухонемой. Я попытался заговорить с ним сначала по-английски, потом по-французски, но он стоял столбом. Даже не улыбнулся. Немецкого я почти не знал, говорить с ужасным акцентом постыдился. Махнул рукой и просто повёл его в дом. Взял свою тетрадь и написал большими печатными буквами: «Как тебя зовут? Я живу здесь один и не могу уйти. Будешь моим экономом? Я не люблю готовить».

Но он и на это ничего не ответил, ни кивком, ни другим жестом. Карандаш брать отказался. Неужели он не умеет писать? Через некоторое время до меня дошло, что он упал с горы, чуть не разбившись насмерть. Сломав лыжи и чудом не поломав ноги. И, скорее всего, у него посттравматический шок. А также возможны синяки, ссадины, переломы рёбер. Короче, всё что угодно. Я начал соображать быстрее. Аптечка у меня есть, но очень бедная. Антисептик, витамины, пара мазей, бинты да таблетки от головы и расстройств желудка. В случае перелома я ничем ему не помогу. И я не врач. Отбросив все эти мысли, я написал: «Я хочу тебя осмотреть. Ты можешь снять одежду?», но и на это не получил никакого ответа. Он стоял, как стоял, посреди комнаты и смотрел не мигая на керосиновую лампу. Тогда я плюнул и принялся за раздевание сам. Снял с него лыжную куртку, меховые штаны, тяжёлые ботинки. Под всем этим оказались ещё тонкие джинсы и лёгкая шёлковая рубашка… и через ткань хорошо заметен большой кровоподтёк, на животе, уходивший через весь левый бок на спину. Я ожидал на следующей стадии какого-то сопротивления, но опять — ничего. Расстегнул две пуговицы, поднял его безвольные руки и стащил рубашку через голову. Ахнул. Чёрный синячище размером с пол-Швейцарии, лопнувшие капилляры по всей площади. Похоже, он хорошенько приложился, пока летел кубарем, об валун или дерево.

Я забегал по всему дому, забыв, где газовый баллон, подогрел воду. Заставил его сесть, промыл ушибленное место и нанёс мазь толстым слоем. После этого выдохнул. Похоже, я за него очень боялся. Написал: «Ты голоден?», принёс стакан воды и банку равиоли. В его глазах впервые появилась осмысленность и интерес. Банку он оттолкнул, а воду выпил. Пошёл к газовой горелке, вернулся, будто что-то разыскивая. Я почти интуитивно показал ему мешок картошки, корзину овощей и макароны. Он сел чистить картошку. У меня что, правда будет эконом? Вот это новость.

Побежал к озеру, оставив двери настежь, на случай, если он забеспокоится и пойдёт за мной. Нужно всё обдумать. На какое-то время – по крайней мере, до следующего визита вертолёта — я не один. И заточение перестаёт быть заточением. И может быть, он придёт в себя и заговорит. Как же его зовут…

Он пришёл на берег с кастрюлькой дымящегося пюре. Где он взял молоко?! И тут я вспомнил про его огромный рюкзак. Пристёгнутый в двух местах, он не свалился с плеч и прибыл вместе с владельцем из-за Альп. Копаться в чужих вещах невежливо, но сейчас это просто необходимо. Вдруг у него есть телефон, ноутбук, флэшка с интернетом… Хотя стоп, зачем. Кому я буду звонить, с кем связываться. И что скажу? Мне не выйти отсюда. Уверен, что границы долины на замке и под зорким наблюдением. Вопрос в том, заметили «они» моего нежданного гостя или нет.

Я отложил пока осмотр его вещей. Мы поужинали. Он ел не спеша, а я — очень жадно. Давно не пробовал такой вкуснятины. Давно не ел ни с кем вдвоём. Даже в те времена, когда ещё был на свободе. Вдоволь напился ароматного чёрного чая: жестом фокусника он выудил откуда-то целую упаковку различных чаев и брикет молотого кофе. Потом он показал другие драгоценности: два клубка нейлоновой верёвки, сигареты, зажигалку, складной нож, бритвенный набор и компактно свёрнутый спальный мешок. Из провизии нашлись булочки, колбаса, сухой суп, пакетик пряностей, сливки, шоколадные конфеты… да много ещё чего. Даже фляжки со спиртным, каким — я пробовать не решился, опасаясь мгновенно опьянеть. Жестом он предложил мне покурить, но я давно бросил. И просто встал рядом с ним во дворе, подышать крепким дымом и покашлять. А ещё — рассматривал его украдкой. Развевающиеся на холодном ветру волосы, длинные и немного нечёсаные. Жирные следы мази на руках… Похоже, он трогал свой синяк. Второпях я накинул на него рубашку, но он ткнул мне её обратно в руки и курил полуобнажённый. Экстремал, бллин. Я попытался прикинуть, сколько ему лет. Должно быть, до тридцати… Физически он в великолепной форме, выносливое тело, пережившее такой удар при спуске с горы. Может, немного худой… Но я и сам изрядно исхудал, экономя свои харчи.