Эверест, юго-западная стена

Эверест продолжал тревожно гудеть. Ветер гулял по Западному цирку, как в огромных органных трубах, напоминая о себе мощным голосом. Под грохот лавин, раздававшихся то слева, то справа, Леонид Трощиненко на спине протащил залитого кровью Москальцова через самые опасные места, и уже там, где путь по ледопаду упрощался, Лёшу уложили на специальные носилки.

Уже позднее, когда проявят этот материал, отснятый Хутой Хергиани и самим Леонидом Трощиненко, и плёнка будет на монтажном столе, мы бесконечное число раз будем рассматривать эти кадры... Сыпал мелкий снег. Ярко на фоне льда выделялись фигуры людей. Перебросив через плечи лямки, как постромки, они удерживали почти на весу брезентовое ложе с человеком, два часа назад вышедшим на штурм высочайшей горы мира... Они шли медленно, оберегая своими осторожными шагами чужую боль, которая входила в их сознание как своя собственная, как ещё один жестокий удар Эвереста по планам экспедиции, членами которой они себя особенно остро почувствовали сейчас.

Сейчас, когда всё уже позади, можно о многом вспоминать и рассказывать. Но если ещё и сесть перед экраном, включить его и перед собой прогнать кадры, отснятые в невероятных условиях там, на склонах великой горы,— рука сама потянется к выключателю скорости. И на экране тогда замрёт изображение. И можно его рассматривать как угодно долго... Увы! Как это необъяснимо теперь далеко: как передать ощущения? Как передать чувство кислородного голодания? Огромных ветров? Нестерпимо палящего солнца, которое прожигает твоё тело насквозь, даже через ветрозащитную одежду? Как передать ту слабость, которая валит тебя с ног, сбивает с дыхания?

В тот яркий, солнечный день, разгоревшийся под бирюзовым небом Гималаев, гора каждым сантиметром своей высоты сбивала дыхание Балыбердина и Мысловского. Это мы знали. И хотели для них только победы.

Володя Балыбердин нёс с собой кинокамеру. В те дни люди ещё не понимали цены кадров, принесённых с маршрута. Тогда им важна была только победа. Мы жили тогда без зеркала, если можно так будет сказать: в каждом лице мы узнавали себя—такой же восторженный блеск глаз, такая же синева под глазами, такие же лоскуты кожи, которые солнце сдирало с носа, щёк и со лба.

Но сегодня, когда на сцены дворцов и актовых залов выходят герои экспедиции, они уже другие, неузнаваемые люди. То гималайское время отошло от них. Но оно осталось в кино- и фотографических документах.

У подножия ледопада Кхумбу мы задыхались и горячились, когда Евгений Игоревич Тамм принял решение — кинооператора высотных съёмок Хуту Хергиани отправить наверх, но без кинокамеры, а как носильщика с грузом... Конечно, это вызвало у Хуты ярость, особенно в конце экспедиции, когда альпинисты приходили вниз и сообщали, что на склонах осталась половина занесённых туда продуктов и кислорода!.. А сколько мог бы отснять тот же Хута Хергиани, если бы он снимал, а не был бы простым носильщиком. Его, по существу, превратили в пятого шерпа киногруппы: четырёх финансировала студия, но работу для киногруппы мы увидели только однажды, когда всё главное было уже позади и шерпы-высотники отдыхали в лагере, ходили в гости в соседние селения...

И в то же время Хута Хергиани не был обеспечен многим: не было пригнанного и проверенного снаряжения, одежды, кислородного оборудования. Об этом не стоило бы говорить, если бы за всем этим не стояла судьба прекрасного альпиниста, своеобразного, непреклонного и гордого. И очень беззащитного человека.

Хута снял блестящие кадры. Незабываем Эрик Ильинский на маршруте. Крупные планы выдающегося альпиниста, на наших глазах отдающего последние силы вершине. Не хватает воздуха. Широко открыт рот. Ветер рвёт рукавицы, привязанные на страховочных верёвках. Еле хватает сил поднимать ноги — но Ильинский устремлён вперёд. И вот он перед нами — во всём своём бессилии и величии.

Хута снял шерпов, которых остановила стена Эвереста. Он снимал на ледопаде во время пурги, на острых гребнях скал. Он только-только вошёл в дело... Работал Хута спокойно, выверенно, и благодаря его огромным моральным и физическим усилиям мы видим многие уникальные кадры. И всегда будем горько сожалеть о том, что решение Евгения Игоревича Тамма было роковым для судьбы Хуты на Эвересте.

Экспедиция сдружила нас на всю жизнь. У всех её участников сложились хорошие, добрые отношения.

Но экспедиция на Эверест никогда не была только увлекательным путешествием в Непал, в Гималаи. Это был жуткий труд, опасности, неизвестность.

Вся ответственность лежала на Евгении Игоревиче Тамме... Человек он своеобразный, волевой и, да простит нас, порой был упрямый. Как мы ни бились, но ни плёнку, ни киноаппаратуру — ничего он не включал в полезный вес, переносимый альпинистом: “Ребята, съёмки — это ваше личное дело”.

Очень тяжело приходилось тем, кто нам помогал. Сопровождая караван по тропе, как здесь говорили — по “треккингу”, Леонид Трощиненко встретил Эдмунда Хиллари, который первым вместе с шерпом Тенцингом покорил Эверест 29 мая 1953 года.

У Трощиненко была с собой кинокамера, которую мы оставили ему “на всякий случай”, для особого события, и он снял Эдмунда Хиллари. Режиссировал эти съёмки Юрий Кононов, наш переводчик, сам прекрасный кинолюбитель.

Позднее Лёня снял эпизод спасательных работ по эвакуации из ледопада Алексея Москальцова.

И опять мы у постели нашего пострадавшего товарища. Ему очень повезло. Через десять дней вертолётом он был вывезен в Луклу. А по пути... снял сверху лагерь и Эверест!

По утрам нас будили молитвы шерпов: “Ом мани падмэ хум...” В трёх метрах от палатки на рассвете обычно Самоду разжигал жертвенный огонь. Хоть мы и жили в одном лагере, но шерпы жили по своим законам. Мы сняли этот эпизод. Вспышкой снято много фотокадров — приход с вершины Валентина Иванова и Сергея Ефимова, эпизоды в палатке, “кают-компании”, портреты…

Когда наступили дни штурма, когда к нам уже привыкли и не замечали, сняты крупным планом переживающие люди. И особенно получились Евгений Игоревич, Володя Балыбердин, Володя Шопин, Эдик Мысловский.

...Так вот, в тот день, 4 мая, медленно, очень медленно ползли стрелки часов. После полудня наконец мы заметили на склоне две крохотные фигурки. Они карабкались к вершине горы.

К этому времени солнце уже нагрело склоны окрестных скал и воздух колебался. Всё нам виделось как в дрожащем мареве.

...Перевалило за полдень... Крохотные голубовато-синие точки (Балыбердин и Мысловский были в синих пуховках) двигались к вершине Эвереста очень медленно. Мы смотрели на ребят в свой объектив. Мы были единственными, кто их видел в этот момент.

К этому времени из долины Катманду начали надвигаться отдельные белые тучи. Причём они разрастались как-то внезапно: видимо, тёплые потоки тропического воздуха сталкивались с холодным горным — и чистый участок голубого неба вдруг буквально на глазах набухал белой тучей. Их становилось всё больше, и вот они длинной чередой потянулись вдоль горной цепи, приближаясь к вершине Эвереста.

Синие точки — силуэты Владимира Балыбердина и Эдуарда Мысловского — то ли исчезли за гребнем, то ли растворились в зыбких колебаниях воздушных масс.

К часу дня, как и обещали, подошли шерпы. Это были Акпаци и Дорджи, спускавшиеся вниз к своим родственникам. Увы, их уже нет в живых. Они погибли на Эвересте. И сейчас мы вспоминаем эту ночь, проведённую на склонах Калапаты накануне штурма вершины Владимиром Балыбердиным и Эдуардом Мысловским. Мы с шерпами спали в одной палатке. Они, оказавшись людьми деликатными, заняли места с краю, согревая нас своими телами. Ночь была ветреной и холодной. Акпаци было уже за сорок, у него побаливало сердце; он мечтал сходить ещё раз-другой в экспедицию и потом уйти на покой. Дорджи был молод, силён и тщеславен. Он мечтал покорить Эверест. Это открыло б ему возможность стать сирдаром — руководителем шерпов-высотников. Мы расспрашивали друг друга о семьях, о жизни, рассказывали о нашей стране. Ветер усиливался. Шерпы помогли нам натянуть экран — лавсановое полотно, которое защищало камеру от ветра, вызывающего вибрацию штатива. Шерпы стояли с полотнищем, как с парусом, высоко подняв руки, и такими нам и запомнились навсегда — устремлёнными в сверкающие миры.