Сто осколков одного чувства

Она: Ну вот, Мыш. Наш любимый дядька уехал, и мы с тобой снова одни. Как ты думаешь, он правда не будет гонять? Я думаю, что будет все равно. Но мы с тобой привыкнем и не будем бояться. Правда...

(вздох, камера гаснет)

Окончание шашлыков. Догорает костер. Кто-то уже устал веселиться и залег. Кто-то продолжает. Камера в руках у Петровича. Илюнчик встает у костра во весь богатырский рост.

Илюнчик: Петрович!

Петрович: Я.

Илюнчик: Сымай! Я петь буду!

Петрович: Ты не умеешь.

Илюнчик: Да я в детском хоре солировал! На гастролях в Германии три раза был.

Петрович: В прошлый раз это была Чехословакия.

Илюнчик: И в Чехословакии был!

Петрович: Сколько раз?

Илюнчик: Ну... Раз восемь.

Петрович: А в Америке?

Илюнчик: А в Америку мы вообще каждые выходные мотались.

Петрович: На электричке.

Илюнчик: А когда и на машине. Залезем, бывает, в Мерседес...

Петрович: Всем хором.

Илюнчик: Зачем всем хором? Только солисты! А хор за нами на электричке!

Петрович: А чего же ты сейчас в хоре не поешь?

Илюнчик: Голос сломался.

Петрович: Совсем?

Илюнчик: Как у Робертино Лоретти.

Петрович: А отремонтировать?

Илюнчик: Ну что вы меня опять всю дорогу обижаете! Тихо! Слушайте, чайники.

(поет) Кому чару пить... Кому здраву быть...

На фоне диалога Петровича и Илюнчика Он с подружкой пьет на брудершафт и целуется. Петрович делает на них наезд камерой.

Петрович: Улыбнитесь, голубки. Сейчас вылетит птичка.

Он бросается на Петровича, чтобы забрать камеру.

Кавардак, камера гаснет.

Статс-кадр

Под торшером накрыт маленький праздничный стол. Она, в нарядном платье, накрашенная, сидит с бокалом шампанского в руке. Все очень уютно и красиво.

Она: Ну, что? За нашего доблестного Мыша?

Он: Да. Как он? Не плакал?

Она: Когда уходила утром, плакал ужасно. А когда забирала, уходить не хотел.

Он: А дома?

Она: А дома говорит: мама, одевай меня. В садик пора.

Он: С ума сойти.

Она: Вот именно. (делает глоток)

Он: Ну, а ты как?

Она: Я не знала, чем себя занять. Сидела, как дура, и смотрела на часы. Тебе звонила.

Он: Ага. Раз десять, не меньше.

Она: Я больше не буду.

Он: Перестань глупости говорить.

Она: Ну вот. Потом стала старые платья мерить.

Он: И как?

Она: Как видишь. Пока налезают.

Он: Я и забыл, какая ты у меня красивая.

Она: А я и до сих пор не вспомнила. А что, правда хорошо сидит?

Он: Хорошо – это не то слово. Ты еще меньше похожа на мамашу, чем до свадьбы.

Она: Спасибо.

Он: А почему глаза заплаканные?

Она: Себя жалела.

Он: Это паршивое занятие.

Она: Я знаю. Ничего не могу с собой поделать. Превратилась в курицу, того и гляди, кудахтать начну. Но раньше как то некогда было об этом думать, а сегодня от безделья как начала... как начала...

Он: Ты стала очень взрослая и умная.

Она: О, да. Я так много узнала за эти два года, ты просто не поверишь...

Он: Расскажи.

Она: Ну, например. Знаешь, сколько шагов от нас до набережной?

Он: Сколько?

Она: Четыреста шестьдесят три. А обратно, почему-то, меньше. Это – с коляской.

Он: А без коляски?

Она: А без коляски я туда не ходила. До поликлиники – шестьсот восемьдесят пять. До почты – пятьсот пятьдесят четыре. А собаку Ларисы Павловны зовут Анфиса.

Он: А кто такая Лариса Павловна?

Она: (улыбается) Наша участковая.

Он: Вот так век проживешь – и ничего не узнаешь.

Она: А по телевизору идут сплошные сериалы, у меня уже ум за разум заходит оттого, что там происходит.

Он: А ты их не смотри.

Она: А я и не смотрю. Слушаю, как радио. А от мультиков уже просто тошнит. Тебя когда-нибудь тошнило от мультиков?

Он: От водки – редко. От портвейна – довольно часто. От политики – каждый день. От собственной работы – каждый час. А от мультиков никогда.

Она: Ты их просто мало смотрел. А меня Мыш ежедневно пытает по пять часов.

Он: Теперь не будет.

Она: Ну, конечно. Мы еще за порог дома не успели зайти, а он уже кричит: мультики хочу.

Он: Мыш великий и ужасный.

Она: Да. Весь в тебя.

Он: В меня – ужасный. А в тебя – великий.

Пауза. Она смотрит в объектив.

Она: Ты небритый.

Он: Я решил бороду отпускать.

Она: Только через мой труп. Что мне делать, дядька?

Он: Ты о чем?

Она: Обо всем.

Он: О бороде?

Она: Нет. Обо всем, кроме бороды. Что мне делать?

Он: Валяться на диване и читать Маринину. Или Хмелевскую.

Она: Я уже достаточно захмелилась и намариновалась.

Он: Мне бы твои заботы. Дал бы мне кто-нибудь книжку и сказал: это – твоя единственная забота на целый день. Закрыться от всего мира четырьмя стенами, врубить Джима Моррисона и читать.

Она: Я не люблю Джима Моррисона. А от четырех стен меня уже тошнит.

Он: Как от мультиков?

Она: Даже больше.

Он: Весь город в твоем распоряжении. Он здесь построен специально для того, чтобы развлекать домохозяек.

Она: Дядька...

Он: Что?

Она: А можно, я пойду работать?

Он: А Мыш второй? Мы же решили не останавливаться?

Она: Может, Мыш второй подождет еще годик?

Он: Это не решит проблему. Какой смысл идти работать на год, а потом снова нырять в декрет?

Она: Ты прав, как всегда. Значит, зовем второго Мыша?

Он: Ты ведь сильная девочка, правда?

Она: На мне пахать можно. Это все – бабьи сопли, дядька. Не обращай внимания.

Он: Тогда зовем второго Мыша.

Она: Прямо сейчас?

Он: А зачем откладывать?

Она: Дядька мой... Я тебе говорила, как тебя люблю?

Он: Нет. А как ты меня любишь?

Она: Очень.

Он: Ты больше не будешь плакать?

Она: Я постараюсь. Пожалуйста, выключи камеру. Я хочу к тебе прижаться и помолчать.

Камера гаснет.

Он – перед камерой, на фоне своего офиса.

– Привет, милая жена и мышонок. Если вы смотрите эту кассету, значит, вы справились с кнопкой play на видеомагнитофоне, поэтому можно обойтись без инструкций. Чтобы Мыш не заскучал, глядя на папу, я сейчас нажму свою кнопку play, и на моем телевизоре будут бегать Том и Джерри. Но перед этим, Мыш, я должен сказать тебе две вещи. Первая. Немедленно вынь палец изо рта. Вторая. Я – твой папа и очень тебя люблю. Вот.

Нажимает на кнопку офисного видика, и по экрану телевизора, стоящего рядом, начинается беготня кота и мышки.

(продолжает) А теперь, милая моя царевна-несмеяна, я расскажу тебе сказку. Жил да был человек. Потом его стало двое. А потом трое. Каждое утро ему приходилось расстаться самому с собой и отправиться в кащеево царство. Там он воровал у Кащея злато. А точнее не воровал, а покупал. За каждый золотой он отрезал Кащею кусочек своей души. Кащей был парень незлой, даром, что бессмертный. Иногда возьмет и подарит золотой просто так. А иногда не подарит. И души помногу не брал. Вот только песен не любил. Иногда сидит и говорит: «Нет, дружок. Этот кусочек души червивый – с песенкой. Ты его, мил человек, выбрось, а на его месте новый вырасти. Целенький.»

Ну, а царство кащеево хорошо собой. Трон золотой (показывает на кресло), стол мраморный... Заморская машина на столе стоит, компьюером кличут. Не иначе, как сам черт ее делал. Все умеет! Вот и другая машина, для царской почты (показывает на факс). Депеши в тридевятое царство за минуту долетают! Одно слово рай! Только скучно человеку без своей второй половинки. Сидит он на кащеевом троне и только о ней и думает. Такая вот невеселая сказка выходит...