Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Девон выглядел несчастным, — сказала она. — Уши у него повисли. Хвост был опущен. Почему у него опустились уши? Это немаловажный знак.

Мне следовало, по мнению Дин, как-то убедить Девона, что я люблю его и никогда не оставлю, а вместе с тем, — что еще труднее, поскольку он был дико упрям, — заставить его подчиниться моей воле, не повредив психику. От меня требовалось научить его жить в мире со всеми обитателями нашего дома в Нью-Джерси, с людьми и собаками. Такая задача была, пожалуй, мне вовсе не по плечу.

В первый вечер в нашем доме Девон развил такую бешеную энергию, что в итоге вылакал несколько бутылок воды. Он, задыхаясь, носился из комнаты в комнату, подбегал то ко мне, то к Пауле, фыркал на собак, вспрыгивал на диваны и стулья, бегал по лестнице вверх и вниз.

Джулиус и Стэнли сидели тихо, в удивлении поворачивая голову всякий раз, когда он проносился мимо. Мне казалось, что он сошел с ума. В книгах о бордер-колли рассказывается немало леденящих душу историй о том, как эти чрезвычайно энергичные собаки сходили с ума.

Этот пес пугал меня. Казалось, его просто невозможно остановить. Он хватал жвачку или косточку и тут же их бросал. Бегал по кругу: к задней двери, к передней, к мискам с едой и водой, в гостиную — и снова по тому же маршруту. Однако всякий раз возвращался, чтобы проверить, тут ли я. Он мало где притормаживал, но около меня было как раз одно из таких мест.

А не попробовать ли всем нам погулять? Я взял Девона на поводок. Джулиус и Стэнли, все еще слегка настороженные, потрусили рядом, Девон же и тут все время вертелся и кружил, опутывая поводком мои ноги. Он был решительно неспособен пройти со мной рядом хоть несколько шагов. Странно. Видимо, для служебной собаки он слишком мало ходил на поводке.

Вернулись мы усталые. Предвидя бурную ночь, я было подумал, не поместить ли Девона на ночь в клетку. Но даже вид клетки приводил его в ужас.

Джулиус и Стэнли забрались в свои кровати. Я погладил их, чтобы успокоить. Джулиус поглядел на меня с укором, а Стэнли вел себя так, словно никакого Девона вообще не существовало, может, надеялся, что тот и впрямь исчезнет. Если же Девон приближался к нему, Стэнли тихо рычал, что было вообще-то совсем на него не похоже.

До этих пор оба лабрадора неукоснительно придерживались установленных ими правил. Если бы я привел к ним горного льва (у нас так называют пуму), мне кажется, они бы и ухом не повели, а продолжали спокойно храпеть в своих кроватях.

Иное дело Девон. Он подошел к моей постели, очевидно ожидая от меня какой-то команды. «Девон, лежать!» — сказал я, и он улегся на полу. Однако мы оба мало спали в ту ночь. Я часто просыпался, следил за ним и видел, что он следит за мной. Всю ночь на меня неотступно глядели его серьезные темные глаза.

Ни разу они не закрылись, ни разу он не отвел взгляда от моего лица.

Неожиданно я столкнулся с серьезной проблемой. Выгуливать всех трех собак вместе мне не удастся, во всяком случае, если одна из них — Девон. Без сомнений, этот пес нуждается в весьма основательном моционе, но гулять по отдельности с ним и с лабрадорами я, конечно, не смогу, не хватит времени. Единственный выход — позволить и Девону гулять на свободе, без поводка.

Однако после того, что мне уже пришлось испытать, такая вольность казалось опасной.

Мои лабрадоры были приучены гулять без поводка со щенячьего возраста и никогда не гонялись ни за кем, кроме солнечных зайчиков в нашем дворике. Хотя Девону было уже два года, видимо, по-настоящему его никто еще ничему не учил. Чем он был наделен, так это здоровыми инстинктами охотничьей и пастушьей собаки.

Девон оказался гораздо более беспокойным и неуправляемым, чем я ожидал; упрямство и любопытство смешались в его характере самым причудливым образом. Пес легко пугался, но это вовсе не означало, что, испугавшись, он станет слушаться человека. Я мысленно упрекал Дин: как могла она думать, что мы с этим диким существом поладим? Почему не предупредила меня, до какой степени он неуравновешен.

Мне хотелось, чтобы налаженная жизнь Джулиуса и Стэнли не слишком нарушалась. Менее всего я желал, чтобы они были выбиты из колеи. И я решил: если только увижу, что им плохо, Девона придется отдать. Уж это, по крайней мере, я обязан для них сделать.

Поэтому на следующее утро я вывел всех троих собак во внутренний двор, оставил там Девона, запер на задвижку ворота и повел лабрадоров на прогулку. Не успел я дойти и до угла, как почувствовал, — сзади кто-то есть. Оглянулся и увидел Девона. Он сидел на тротуаре и глядел на меня.

Разве ворота остались открытыми? Нет, задвижка на месте. Как же эта собака очутилась здесь? Перепрыгнула через забор? Времени на размышление не было.

Я потянулся к его ошейнику; он отпрыгнул. Никогда не видел, чтобы собака так быстро бегала, — разве что борзые на собачьи бегах. В мгновение ока он оказался уже на соседней улице и помчался к находившейся там школе.

Загнав Джулиуса и Стэнли во двор, где они уселись, с удивлением взирая на весь этот переполох, я рванул вслед за Девоном с поводком в одной руке и совком в другой. Подбегая к школе, запыхавшийся и потный, я услышал доносившиеся оттуда крики и автомобильные гудки.

Возле школы только что остановился автобус, на котором привезли в школу детей. Припав к земле, Девон бешено лаял на него и кусал шины — пытался пасти. «Нет, нет Девон, — закричал я. — Нельзя! Это же не овца, не овца!» Не успели еще мои слова растаять в воздухе, как я осознал, насколько они нелепы. Однако никто не обратил на меня никакого внимания и меньше всех, конечно, Девон.

Водитель автобуса кричал что-то и жал на клаксон. Родители учеников возмущенно галдели. Девон был занят шинами и отвлекаться не собирался.

Трудно было надеяться, что нам удастся ускользнуть отсюда безнаказанно. Но удирать следовало как можно быстрей. Я подбежал к Девону и крикнул: «Стоять!» Он все еще лаял. Тогда я шлепнул его, чтобы привести в чувство, он замолк. Однако в глазах его читалось веселое возбуждение, — он явно приглашал меня принять участие. Впервые я видел его таким счастливым; даже уши его, наконец-то, приподнялись. Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что я его веселья вовсе не разделяю.

Пристегнув поводок, я потащил его прочь, выкрикивая на ходу извинения всем толпящимся вокруг — водителю автобуса, ученикам, родителям, просто зевакам. «Это пастушья собака, овчарка, — пытался я объяснять. — Еще молодая, неопытная. Он думал, что работает — собирает скот в стадо — и принял автобус за большую толстую глупую овцу». Твердя все это, я старался улыбаться как можно более дружелюбно.

Удалялись мы с подчеркнуто небрежным видом, завернули за угол и остановились в небольшом сквере. Всю дорогу до сквера, я, вне себя от злости, грубо дергал поводок Девона… но вдруг мне стало его страшно жаль, — он опять выглядел таким несчастным и забитым. Я сел на скамью. Девон уселся рядом, тяжело дыша и, очевидно, чувствуя себя виноватым. Уши его снова повисли. Как будто его только что чуть не убили.

— Девон, — сказал я устало. — Что же ты, черт возьми, делаешь? Нельзя так себя вести. Нельзя облаивать автобусы. Нельзя от меня удирать.

Он взобрался на скамью, примостился у меня на коленях и потянулся лизнуть меня в лицо. Я обнял его, и хвост его завилял. Завилял, кажется, впервые с тех пор, как мы встретились.

Мне хотелось заверить его, что никогда его не брошу. Но нет — еще не пришло время, еще я не мог этого обещать. Давши слово, пришлось бы его сдержать, — эта собака поняла бы обещание.

Собаки, конечно, не осведомлены о значениях наших слов (хотя с Девоном я не был в этом вполне уверен), но они всегда знают — вы на их стороне или нет. Мне хотелось как-то дать Девону понять, что он мне небезразличен. Хотелось, чтобы он простил мне шлепок, которым я его недавно наградил. Хозяева собак не святые, и каждый может в трудную минуту потерять терпение, особенно если дело касается безопасности. Что до меня, то я вообще никогда не отличался особым терпением. Однако если вы все время кричите на собаку или бьете ее, то ничего хорошего таким путем не достигнете; она станет пугливой и нервной. Это не просто недостойно человека, это еще и неэффективно.