Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

На протяжении ближайших месяцев мне предстояло многое узнать о себе самом, о своем умении терпеть и о собаках, в первую очередь о том, что я не так уж способен их дрессировать, как мне представлялось.

Как бы то ни было, я имел случай еще раз убедиться, насколько сильны и как бурно проявляются инстинкты Девона. Теперь от меня требовалось найти способ «достучаться» до него, который позволил бы нам обоим остаться в живых.

В ближайшие несколько дней, уезжая и оставляя Девона во дворе (когда он однажды остался один в доме, то вспрыгнул на стол и свалил на пол телефон), я всякий раз видел его в зеркало спокойно сидящим снаружи, перед запертыми воротами. Как это ему удавалось, я понять не мог.

Пытаясь обмануть Девона, я как-то оставил его во дворе, а сам сел в машину, объехал дом, вбежал внутрь через переднюю дверь и подбежал к окну, выходящему во двор, в надежде застать его на месте преступления. Мне хотелось увидеть, как он удирает со двора. Ничего из этого не вышло: я глядел на него из окна, а он сидел во дворе и смотрел на меня.

Тогда я вышел из дома, сел в машину, чуть-чуть отъехал и, крадучись, вернулся в дом.

В этот раз я увидел из окна, что Девон сует нос в каждую щель между штакетинами (а мой двор огорожен штакетником) и пробует, нет ли среди них такой, которая держится слабо. Найдя ее, он штакетины растолкал и протиснулся в образовавшуюся щель. После чего — вот это меня совершенно потрясло — повернулся и снова толкнул штакетину, водворяя ее на место. Затем он уселся на тротуаре и стал смотреть на мою машину. Оказывается, Девон умел заметать следы!

Я выбежал из задней двери, сердито крича. Вообще-то не очень разумное поведение. Если вы не застукали собаку на месте преступления, так сказать в самый момент его совершения, не стоит на нее обрушиваться, этим ее можно только запугать; она просто не поймет, из-за чего весь этот шум. Я думал, однако, что собака, достаточно сообразительная, чтобы раздвигать и снова сдвигать штакетины в заборе, способна понять, что я сержусь. Тем более, это вопрос жизни и смерти. А как объяснить Девону, что на городской улице с ее интенсивным движением собака не должна бегать на свободе, иначе она долго не проживет? Что такое поведение таит опасность и для многих других — для стариков, детей, для людей, боящихся собак, наконец для водителей автомобилей, — увидев бегущую через дорогу собаку, они могут резко нажать на тормоз и тем самым спровоцировать аварию? Что именно этот страх, больше чем все остальное, может побудить меня посадить его в самолет и отослать обратно в Техас?

Девон глядел на меня с вызовом, уже привычным для меня: «Всякий раз, как бросишь меня одного, так поплатишься за это».

Ему хотелось, чтобы его любили, однако стремление к независимости было в нем не менее сильным. Да, он казался забитым, но покорным — таким как нормальная собака — он вовсе не был.

История с его побегом заставила меня снова вспомнить о книге Дженет Ларсон. В ней цитируется составленное еще в 1600 году описание идеальной пастушьей собаки. «Она должна быть послушной со своими и свирепой с чужими, чтобы лаской ее нельзя было купить… Шерсть ее должна быть черной. Тогда овечьи воры станут бояться ее и днем, а ночью, сливаясь с мраком, она сумеет подкрасться к ним незамеченной». Так что для подобной собаки какой-то забор?

Все современные бордер-колли происходят, по утверждению Ларсон, от двух собак. Одна их них — чемпион по кличке Старина Хемп — прославилась в конце XIX века. Впервые Хемп стал победителем в соревновании пастушьих собак, когда ему был всего год, и титул чемпиона он сохранил до конца дней своих — рекорд, который не удалось побить ни одной другой собаке. Старина Хемп был суров с овцами и не слишком ласков с людьми. В нем очень ярко проявились черты древних бордер-колли: суровый нрав и ненависть к чужакам.

Другой прародитель современных бордер-колли, Старина Кеп, появившийся на свет в начале 1900-х в питомнике Джеймса Скотта, отличался более мягким характером. Возможно, благодаря ему несколько смягчился характер других представителей этой породы, если судить хотя бы по некоторым из них.

«В наше время, — пишет Ларсон, — среди бордер-колли нет ни одной собаки, в жилах которой не текла бы кровь этих двух знаменитостей».

Как бы отреагировал Старина Хемп, если бы некий средних лет субъект с совком в руке приказал ему оставаться во дворе? Всякий раз, когда Девон бунтовал, в памяти моей всплывали имена этих двух собак. Как бы поступил Старина Кеп? Если эти собаки предки Девона, может быть, в нем оживают отголоски их характеров?

А я тем временем укрепил все слабые штакетины в своем заборе. Девон нашел сперва одну такую, потом еще одну и наконец чуть ли не дюжину. Все их я прибил, пока лабрадоры во дворе дремали. Девон провожал взглядом каждый гвоздь, каждый взмах молотка.

«Фиг тебе! — сказал я, постукивая молотком. — Теперь тебе из этого двора не выбраться».

Девон поднимал голову всякий раз, когда я заговаривал с ним. Естественное поведение для бордер-колли, но мне почему-то всегда казалось, что он внимательно меня слушает. Да я и сам чувствовал, что именно беседую с собакой.

Укрепив забор, мы с Джулиусом и Стэнли отправились на прогулку. А когда вернулись, Девон поджидал нас на газоне перед домом. Позже я определил, что он научился открывать внутреннюю сетчатую калитку левой лапой.

Постепенно я начал осознавать, что между мной и Девоном назревает крупный личностный конфликт — столкновение его и моей воли, его и моей хитрости. Удручало, что лишь один из нас двоих понимал, какую неприятную и затяжную форму такой конфликт может приобрести. Перепробовав все штакетины, Девон начал рыть ходы под забором. Поразительно, как быстро он умудрялся вырыть огромную яму.

Если я оставлял его в доме, то потом обнаруживал другие доказательства того, что мой авторитет для него ровным счетом ничего не значил. Шкафы распахнуты, вся обувь собрана в одну большую кучу, батоны прямо в упаковке почему-то разложены на кровати. Ничто, впрочем, не повреждено, просто мне оставлено сообщение: «Поплатишься, если бросишь меня одного». Пес никогда не уставал это повторять.

Пару раз, давая понять на что он способен, Девон перепрыгивал через забор, когда я уходил, и встречал меня потом, сидя на тротуаре. О том, какой он великолепный спортсмен, мне рассказал сосед, случайно оказавшийся свидетелем прыжка.

По прошествии нескольких недель я, наконец-то, уразумел — при всей моей тупости, но я ведь происхожу не от Старины Хемпа, — что он найдет способ удрать со двора, как только ему этого захочется. Помешать ему могло единственно его собственное нежелание.

Он был такой же отчаянный бунтарь, как генерал Ли, командовавший армией южан, и такой же упрямый. Но генералу Ли противостояла мощная армия северян, которой, в конце концов, он вынужден был сдаться. А Девону противостоял только я.

IV

Первые шаги по приручению

Если бы вам пришло в голову зарисовать траекторию нашей прогулки с Джулиусом и Стэнли, то вы бы начертили длинные линии, проходящие в основном по тротуару. Одна из них — это мой путь: я брел, засунув руки в карманы, обдумывая очередную статью или книгу, которую в эти дни писал. Вторая — путь Джулиуса — прямая с ответвлениями: он время от времени отвлекался, чтобы обнюхать какой-нибудь кустик или другой, столь же заманчивый объект. На линии Стэнли видны регулярно повторяющиеся зубцы. Это он всякий раз с восторгом мчался за мячом, который я ему кидал, но в остальное время тоже придерживался тротуара.

Траектория Девона напоминала схему какой-нибудь сложной игры Национальной футбольной лиги, с бесчисленными кругами и стрелками, направленными в самые разные стороны. Сначала он бежал передо мной, но недолго, потом обегал меня несколько раз и куда-нибудь устремлялся. Все подъездные дорожки и все тропинки он должен был обследовать, проверить каждый куст, как будто в поисках отбившейся от стада овцы. Он не мог идти спокойно рядом со мной — то убегал, то возвращался большими прыжками. Сначала я все время кричал ему: «ко мне!», «жди!». Но вскоре я понял, что в сущности он меня «пасет», ни на минуту не выпуская из виду. Он никогда не убегал слишком далеко, но никогда и не останавливался, все время куда-то мчался, тяжело дыша, точно кто-то его гнал.