Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Я прибыл сюда в середине лета и с помощью местных жителей сумел привести домик в такой вид, чтобы в нем можно было оставаться и зимой. Конечно, мы столкнулись с трудностями, а комары и кусачие мухи, еноты и белки — все они вместе порой превращали жизнь в настоящий кошмар.

Джулиус, однако, с первого же дня облюбовал себе местечко возле крыльца. Он выскакивал из машины, устремлялся туда и, повертевшись, плюхался на землю. Вокруг его головы тут же начинало виться целое облако комаров, мух и каких-то крошечных мошек, норовивших забраться в нос, в глаза и в уши, но он не обращал на них никакого внимания.

Этот пункт наблюдения чрезвычайно ему нравился. Лежа здесь, он смотрел на гору Эквинокс, находившуюся в пятнадцати или двадцати милях отсюда, как зачарованный следил за ястребами, кружившими над долиной где-то далеко внизу. Мне кажется, его больше всего привлекало, что здесь никто от него ничего не ожидал, не требовал; он просто существовал, и этого хватало.

Из нас троих Джулиус был более всего склонен к созерцанию, он был всегда в мире с самим собой и с тем, что его окружало. Этот пес воплощал в себе тот тип личности, те качества, которыми я хотел бы обладать, но, увы, не обладал. Не думать ни о чем плохом, не делать ничего плохого, дарить любовь и счастье…

Внизу, у границы луга, то и дело мелькали какие-то зверюшки — кролики, лисицы, еноты. Джулиус благожелательно на них глядел. Он был своего рода Фердинанд Великолепный, только не пудель, а лабрадор — никогда не преследовал никого из своих сородичей (близких или дальних). Если вблизи него из зарослей выпрыгивал олень, вид у Джулиуса был удивленный. Шерсть на его загривке поднималась, он негромко фыркал, давая тем самым понять, что заметил оленя. Но по большей части, он просто следил, как олени пасутся.

Стэнли именно здесь в горах полюбил гонять мяч и плавать. Я бросал мяч вниз, и Стэнли мчался за ним, хватал его и, прыгая по склону холма, возвращался наверх ко мне.

Уже через четверть часа таких пробежек, особенно в жаркую погоду, он страшно уставал, ронял мяч, устраивался рядом с Джулиусом и засыпал. Джулиус, наглядевшись на все это сверху, тоже подремывал. Я расчистил его любимое место, повыдергал росший здесь кустарник, посеял траву, чтобы ему было удобнее лежать. Теперь это называлось «личный наблюдательный пункт Джулиуса».

Если я усаживался перед домом, чтобы почитать или полюбоваться видом, Джулиус подходил и садился рядом. Однако он никогда не был навязчивым, это тоже следует упомянуть среди его многочисленных достоинств. Он не надоедал вам; он просто был рядом, и его присутствие дарило вам ощущение покоя и комфорта.

Стэнли был более озорным, любил разные игры. Ему страшно нравилось бросаться в речку Бэттенкилл или в ближайшее озеро за своей резиновой игрушкой — надувным мячом с привязанной к нему веревочкой.

Океан, конечно, не для него, но в пруду он не знал себе равных. Я бросал его игрушку как можно дальше, и он плыл за ней, словно величавый фрегат. Пожалуй, так в нем проявлялись черты «земноводной» природы лабрадоров: голова возвышается над водой, хвост действует как руль, мощные легкие работают, мокрая гладкая шерсть поблескивает.

Не спуская глаз с плавающего мяча, Стэнли описывал широкий круг, чтобы подплыть к нему сзади, хватал веревочку и устремлялся к берегу. Он действовал решительно, сосредоточенный на своей задаче, и я гордился им.

Было у нас и несколько опасных приключений. Однажды, уже в конце зимы, мы отправились вниз в долину. Там Стэнли помчался по льду озера за брошенным мячом и провалился под лед. Он пытался выбраться из воды, но его передние лапы не находили опоры. Прошло всего несколько минут, но я видел, что он уже устал от своих отчаянных усилий. Меня охватил страх: сейчас его лапы соскользнут и он утонет.

Больше нельзя было оставаться безучастным. Я сбросил башмаки, пробежал по льду, лег рядом с ним — и, конечно, провалился сам.

По счастью, для меня тут было мелко, так что я мог стоять. Мне удалось вытащить Стэнли на прочный лед и вылезти самому. Однако полмили, которые нам пришлось пройти до машины, показались мне самыми длинными в моей жизни; я чувствовал, — еще несколько минут и нам не миновать обморожения.

Но все-таки это было не так страшно, как на Бэттенкилле, куда я привел своих собак поглядеть на паводок, вода в тот момент поднялась почти на четыре метра. Стэнли, как всегда, захотелось сплавать за мячом, и я легкомысленно бросил мяч в воду, не подумав, как там сейчас глубоко, и как быстро мчится мутный поток.

Стэнли прыгнул, его подхватило течение, он запутался в каких-то кустах и траве, которые в обычное время растут на берегу, а теперь вокруг них плескалась вода. Я видел, что его тащит на стремнину, где течение закручивают воронки.

Я ступил в воду, — она была ледяная, от холода заломило кости, — сразу провалился по грудь, поскользнулся на илистом дне и тут же запутался в плавающих растениях, вырванных из земли.

Если бы я мог спокойно подумать, стоит ли мне самому бросаться в ледяную воду спасать Стэнли, то, вероятно, как и большинство не слишком отважных людей, решил бы, что риск чересчур велик. Но в ту минуту я просто не мог видеть, как вода уносит моего лабрадора — невинную жертву собственных инстинктов и моего безрассудства.

Стэнли боролся с течением, но вид у него был испуганный. Я поймал его и тут только обнаружил, что сам оказался в ловушке — мне не удавалось сдвинуться с места. Ноги мои быстро окоченели, а течение, даже в нескольких метрах от берега, было очень сильным. Стэнли пытался удержаться на плаву, однако сил его явно не хватало. Не отпуская его, я старался как-то высвободить ноги и не мог.

Окоченение мое все усиливалось и мне, очевидно, предстояло сделать ужасный выбор: либо отпустить Стэнли, либо замерзнуть. Возможно, даже отпустив его, я все-таки замерзну. Интересно, как воспримут такую смерть Паула и мои друзья. Паула, наверное, решит, что это закономерно, нечто подобное и должно было произойти со мной и моими собаками.

Неужели из-за этого лабрадора я и впрямь никогда больше не увижу свою семью? Но высвободиться мне не удавалось.

Все еще отчаянно дергаясь и не отпуская Стэнли, я вдруг услышал позади громкий всплеск. Что-то тяжелое навалилось мне на голову и на плечи и больно меня царапало. Это Джулиус, следивший за нами с берега, прыгнул и приземлился прямо на меня. Первый раз в жизни Джулиус прыгнул в воду!

Голове моей, конечно, порядком досталось, но этот толчок вырвал меня из ловушки, в которую я попал, когда растения опутали ноги и удерживали меня, не давая двинуться. Я смог оттащить Стэнли от стремнины и подталкивал его до тех пор, пока он наконец не выбрался на берег. Джулиус же повернулся и поплыл сам, прямо как какой-нибудь бобр. «Ах ты обманщик, — думал я. — Ты же прекрасно плаваешь!»

Метрах в ста от нас вниз по течению на мосту, который теперь едва возвышался над водой, собрались люди. Они кричали, махали руками, жестами давали мне понять, что звонят по телефону. Они, видимо, пытались вызвать кого-нибудь на помощь.

Было ужасно холодно, и я побежал к машине. Пока собаки отряхивались, я стащил с себя мокрую одежду и некоторое время простоял нагишом, укрывшись за дощатой будкой на берегу. Джулиус беспокойно вертелся возле нас, а Стэнли кашлял, выплевывая воду, которой он наглотался в реке.

В машине у меня был мешок с вещами, поскольку мы как раз возвращались домой в Нью-Джерси и к реке заехали по пути. Я смог переодеться во все сухое, а запасное белье использовал, чтобы обтереть собак. Все грязную и мокрую одежду я бросил на пол в машине, вытряхнул воду из башмаков, уселся за руль в носках и в таком виде тронулся с места.

Что мог бы я рассказать о случившемся полицейскому, друзьям, всем остальным? Стал бы объяснять, как бросил мяч для моего лабрадора в разлившуюся бурную реку, потом, увидев, что из этого вышло, прыгнул в воду сам, дабы спасти собаку, и едва не утонул? Дурацкий бы вышел рассказ.