Там, где Тянь — Шаньские горы

Село Григорьевка было основано в 1910 году. Село Чолпон—Ата — в дальнейшем центр курортной зоны, в 1912 году. До этого здесь был караван–сарай для проезжих купцов, а затем, Киселёвым, в 1905 году была организована конно–почтовая станция.

Сегодня в Киргизии нет ни одного города с русским названием. Исчезли Фрунзе, Пржевальск (основан русскими переселенцами в 1869 году), Рыбачье. Взамен появились Бишкек, Каракол, Балыкчи. Что уж говорить о малых населенных пунктах. Об этом отрывок из стихотворения Вячеслава Шаповалова — крупнейшего русского поэта Центральной Азии, доктора наук, академика:

Русские более 100 лет обустраивались и благополучно жили в Центральной Азии и Киргизии в частности. Но затем прозвенел первый трагический звонок — восстание киргизов в 1916 году и революция 1917 года. Второй звонок, в 1991 году — развал Советского Союза. Он и положил конец нашему активному присутствию в Киргизии.

Проза

Кузьмич

—К тебе можно? — на пороге веранды стоял Кузьмич — сосед по даче, с которым я толком не был знаком. Так, кивнёшь при встрече или издалека, этим всё и ограничивалось. Более того, в душе, недолюбливал его за то, что небольшой овраг — естественную границу между нашими участками, он превратил в многолетнюю мусорную свалку, за то, что не стесняясь в выражениях, грубо вёл себя с женой — бабой Аней, простой, доброй женщиной.

Однако для меня — «русского азиата», по обычаям гостеприимства, хозяин обязан проявить уважение любому гостю.

— Проходи, Кузьмич! — пригласил я его.

— Здравствуйте! — приветствовала его жена.

Кузьмич кивнул, молча прошёл к столу; из одного кармана достал бутылку водки, из другого стал вынимать варёные яйца.

— А это зачем? — с недоумением спросил я.

— Хочу выпить с тобой, не возражаешь?

Я не возражал, тем более, что Кузьмич видимо решился на этот визит неспроста.

Странная это была личность. Всегда хмурый, недовольный всем и вся, с неизменным окурком во рту, он нехотя ковырялся на грядках. Теплички, сплетённые из орешника, накрывал клочками драной плёнки.

Всё лето Кузьмич проводил в двух приземистых строениях сколоченных из подручных материалов с плоской крышей крытых рубероидом. Эти постройки, примостившиеся на противоположном берегу оврага в зарослях ивняка и черёмухи, невольно ассоциировались у меня с хижиной дяди Тома из одноимённой книжки прочитанной в детстве. Одна хижина служила кухней–столовой, другая спальным помещением. Дворовый туалет был втиснут между ними — очень удобно!

Брился он редко, одевался как попало. Однако по определённым датам в календаре — Кузьмич преображался. На нём красовались: фуражка — сталинка, яловые сапоги, брюки галифе и защитная гимнастёрка под которой виднелась тельняшка. Что это было? Возможно, дань прошлому, где молодость и всё по другому, и где всегда есть место тому, что в розовом цвете.

Меня, чья детская мечта стать моряком так и не осуществилась, наличие тельняшки в «прикиде» Кузьмича смущала — вроде бы ни к месту.

В пятницу вечером к Кузьмичу из Москвы приезжал сын Николай — грузчик одного из мясокомбинатов, мечтавший попасть на склад готовой продукции. По заведённому ритуалу отец с сыном пили до глубокой ночи, о чём–то громко спорили, используя для связки слов и большей убедительности матерщину. Непонятно, о чём можно было спорить с Николаем, который знал всё и на всё имел безапелляционное мнение.

Для меня, ненормативная лексика между отцом и сыном да еще в присутствии матери была дикостью. У нас другой менталитет. Мы не особенно склонны к крепким выражениям в принципе, да и никогда не позволим себе этого в присутствии родителей, женщин и детей.

Но первый шок на своей исторической родине я испытал еще в ту пору, когда попал в соседнюю деревню в бытность там сельского Совета. Помню, председатель Совета отсутствовал и чтобы скоротать время решил прогуляться.

Неподалёку стояли обшарпанные двухэтажные железобетонные хрущёвки.

Советские партийные органы видимо наивно полагали, что «рабочий» совхоза, как и рабочий в городе, должен жить в квартире, а не в сельском доме с подворьем. После трудов праведных ему полагалось не отвлекаться, а «расти над собой»: читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор. Однако человек, который жил и работал на земле и которого почему–то обозвали «рабочим», жизнь заставляла обзаводиться подсобным хозяйством. Поэтому повсюду в сельской местности рядом с многоквартирными домами стихийно возникал «шанхай» — примитивные, разномастные курятники, свинарники и даже коровники.

У ближайшего из домов возле такого коровника женщина и дочь–старшеклассница подавали вилами сено на небольшой стог. Сено принимал глава семейства. Он был явно недоволен неумелыми действиями жены и дочери. То и дело сверху — истошным голосом на всю округу, в их адрес раздавался отборный мат. От возмущения во мне всё закипело! Так и снял бы «гегемона» со стога из берданки!

Затем удалось немного успокоить себя — вспомнилось: «В древнем Риме нецензурная брань была уделом плебеев».

В субботу после обеда, проспавшись, Николай заводил свой «Москвич» и ехал за семь километров в райцентр — московской водки всегда не хватало, а халявной мясокомбинатовской закуски было ещё предостаточно. Застолье продолжалось…

В воскресенье Николай приходил в себя и вечером «отчаливал» в Москву. Кузьмич пару дней после отъезда сына ходил злой, с головной болью и красными глазами. Через неделю — две всё повторялось. При этом, следует отметить, ни тот, ни другой алкашами не были.

Однако вернёмся к гостю. Жена засуетилась, на скорую руку, как говорится — что Бог послал, собрала на стол и присела с нами. Стол преобразился. Куриные яйца, принесённые Кузьмичом, сиротливо сгрудились на блюдце.

Кузьмич аккуратно разлил водку по рюмкам и, глядя на меня, произнёс неожиданный тост:

— Ты Геракл! На своём участке за три года ты проделал то, что мы не сделали и за тридцать! За тебя, ты Геракл! — повторил он.

Я пожал плечами и пригубил. Водка и другие крепкие напитки были не для меня — несовместимость организма с формулой спирта.

Геракл, не Геракл, но Кузьмич был прав: потрудиться пришлось! При первом знакомстве с моим будущим земельным наделом работница сельсовета осторожно обронила:

— От этого участка все отказываются!

Действительно, было от чего прийти в уныние: бурелом, мелколесье, заросли кустарников и крапивы. Но у моих предшественников был выбор, а мне, припозднившемуся, выбирать было не из чего, и я спокойно решил: «Дарёному коню в зубы не смотрят».