Продолжение души

Мои партнеры относились ко мне ласково, чуть шутливо, не всерьез. Да и не могла я им казаться настоящей актрисой, и не была я ею в то время. Как же все-таки получился такой симпатичный образ Настеньки Гусенковой, который повернул мою судьбу?

Моя роль в этом случае редкого, фантастического везения очень скромна, и все-таки - первая съемка в кино, первый успех, первые радости от любви зрителя на всю жизнь остались во мне и всегда диктовали мое поведение, мои взгляды на жизнь, сделали меня именно таким человеком, а не другим. В эти дни, когда я писала воспоминания, ко мне обратилась одна корреспондентка. Тему ее беседы можно сформулировать так: "Я и роли - самые дорогие в моей актерской судьбе". И, конечно, моя первая, моя любимая, моя вечная - это Настенька. Я так и ответила: моя юность - это моя Настенька из "Сказания о Земле сибирской", добрая, ясная, без сложностей, без второго плана. Распустился незатейливый свежий листочек, и хорош он тем, какой он есть душистый, ясный, без изъянов, без зазубрин.

Конечно, эта картина повлияла не только на мою актерскую судьбу. Она сделала неожиданный зигзаг и в моей девичьей душе. Многое, о чем мечталось, показалось несовременным, наивным. Захотелось соответствовать тому миру людей, в который я вступила без настоящей подготовки. Да и слишком уж блистательным был этот мир. Ласковое, чуть насмешливое, но и влюбленное отношение ко мне талантливых людей - моих товарищей по работе, жизнь в прекрасном городе - Праге, в прекрасной, как дворец, гостинице "Флора". Правда, когда я недавно приехала на гастроли с Театром сатиры в этот город, "Флора" не показалась мне такой шикарной, как тогда, когда я после своей общей квартиры, с одеждой, купленной в кредит на казенные деньги, впервые поселилась в отдельном роскошном номере. А Прагу мне показывал известный и любимый в Чехословакии поэт Витезслав Незвал (его хорошо знали и у нас).

Все было как в волшебной сказке о бедной Золушке, приехавшей на бал. Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной стоит маленькое стеклянное изделие, одно из тех, что делали чешские стеклодувы прямо на тротуарах старинных узеньких улочек неподалеку от собора Святого Витта и тут же продавали желающим. Оно представляет собой стеклянный прозрачный конус, внутри которого заключены цветы, а мне оно до сих пор кажется хрустальным башмачком, принесшим счастье.

Вот уже больше пятидесяти лет прошло с тех пор, как я ходила по прекрасной Праге, как большой добрый сказочник - Витезслав Незвал рассказывал мне о своем городе, читал стихи, а потом подарил на память книгу переведенный им роман Прево "Манон Леско",- на которой написал, что хотел бы, чтобы я когда-нибудь сыграла Манон. Сама книга почему-то у меня не сохранилась, а вот обложку с его бесценной дарственной надписью я берегу.

Наша картина "Сказание о Земле сибирской" вышла на экраны в 1948 году и триумфально прошла по всем кинотеатрам страны, была куплена в восьмидесяти шести странах, и особым успехом почему-то пользовалась в Японии.

Сам Иван Александрович Пырьев, оператор, сценаристы, композитор, ведущая группа актеров были представлены к Сталинской премии. Я к премии представлена не была, но, как мне потом рассказывали (не знаю, правда это или нет), Сталин, который всегда смотрел все картины, увидев меня, спросил: "Где нашли вот эту прелесть?" Ему ответили, что это всего лишь студентка третьего курса, поэтому к премии не представлена. Он коротко сказал: "Она хорошо сыграла, надо ей премию дать". Меня мгновенно включили в списки, которые обычно проходят довольно длительное обсуждение в разных инстанциях, и я в числе других ведущих артистов этой картины была награждена правительственной наградой. Неожиданно получив такую высокую награду, я была напугана огромной славой, которая свалилась на мою молодую, неопытную голову. Я даже не знаю, была ли я счастлива. Наверное, была. Но к своей внезапной популярности готова не была и всячески старалась стушеваться.

Пропустив год из-за съемок, я продолжала учиться в своем училище, имела какие-то скромные отрывки для дипломной работы, занималась, готовилась к экзаменам и защите диплома и внутренне как бы замерла.

А наш курс тем временем окончил училище и целым театром уехал в Клайпеду. Чужая среди новых людей, вызывающая любопытство у своих сокурсников, я старалась быть как можно незаметнее. На выпускном экзамене я сыграла крошечный эпизод в спектакле нового курса, и с учетом моей роли в кино и отметок по мастерству за предыдущие годы, я получила диплом актрисы драматических театров.

Перед экзаменами моя подружка Катя Розовская, которая училась в ГИТИСе на театроведческом факультете и дружила с семьей Дыховичных (а Владимир Дыховичный совместно с Морицем Слободским в то время был автором многих пьес), сказала мне, что в Театре сатиры хотят ставить водевиль Ленского и Бонди "Лев Гурыч Синичкин" и ищут актрису на роль Лизаньки Синичкиной. Самого Синичкина должен играть Владимир Яковлевич Хенкин - актер уникального комедийного дарования, владеющий аудиторией всевластно. Я решила показаться в этом театре в надежде именно на эту роль. Мне подыгрывал в моих отрывках молодой тогда артист Театра сатиры Борис Горбатов (впоследствии он перешел в Малый театр). Он был в театре одним из ведущих актеров и тем ценнее, мне кажется, что он с большой охотой сыграл со мной сцену Хлестакова с Марьей Антоновной. Мы встретились до показа раза два, мне было с ним легко, а его добрая простота помогла мне быть самой собой. Я благодарна ему за это до сих пор.

На показе были ведущие актеры, директор театра Мария Трофимовна Токарева, которая всегда была очень добра и внимательна ко мне.

После показа ко мне подошел ведущий актер, талантливый и добрый человек с большим чувством юмора - Владимир Алексеевич Лепко. Со слезами на глазах он только сказал мне: "Душенька!"-и поцеловал в лоб. Это слово, произносимое с большой нежностью, я впоследствии слышала от него часто. И до сих пор сквозь холод деловых и не деловых отношений, какой-то рационализм, который все больше овладевает нами, мне иногда слышится его интонация - восторженная, чуть пугливая и это его нежное "Душенька!". Прошли десятилетия, многое, наверное, забылось, но его ласковое "Душенька!" до сих пор согревает мне сердце.

В 1948 году я была принята в Театр сатиры на роль Лизаньки Синичкиной в водевиле Ленского и Бонди "Лев Гурыч Синичкин".

Ну разве это не чудо, разве это не счастье?!

Известный театр, чудесная роль, да и поворот судьбы моей героини сродни моему - и для нее, и для меня сбылись мечты о сцене. Судьба баловала меня. И надо сказать, что в те годы я ни разу не почувствовала коварства, зависти, интриг, о которых всегда предупреждают молодых, стремящихся на сцену.

Да, так было со мной при первых моих шагах, так иногда бывает, но, к сожалению, бывает и по-другому. Иногда и не знаешь, почему тебе изменило счастье, почему ты никому не нужна, даже если зритель тебя любит. Ты никому не сделала зла. Почему же вокруг тебя возникает стена молчаливого равнодушия? И что тогда делать со своими мечтами, с безумным желанием работать? Кому нужны твое сердце и твоя ранимость? Пусто и холодно кругом!

Некоторые, более уверенные в себе, начинают бороться. Иногда это кончается тяжелым физическим или психическим недугом. Я сторонница терпения, ожидания, но при этом я вижу вещи такими, какие они есть.

Что делать? Надо работать. Только в этом спасение! Только в этом радость и жизнь! Но вернусь к своему дебюту.

ДЕБЮТ В ТЕАТРЕ САТИРЫ

Когда в театре занавес взовьется

и на себе увижу сотни глаз,

как сердце радостно в душе моей забьется,

и сколь блаженным будет этот час.

(Из водевиля "Лев Гурыч Синичкин")

Итак, в 1948 году состоялся мой дебют в Театре сатиры в водевиле "Лев Гурыч Синичкин". Я, как и моя героиня, впервые вступала на подмостки сцены. Никогда не забуду ласку, тепло, замечательную, почти семейную атмосферу, которая окружала меня с первых шагов в моем родном театре. Воспоминания о моих старших товарищах - знаменитых артистах того времени, о людях, которые в своем театре были очень уважаемы и очень любимы,- всегда дороги для меня. Иногда только я сожалею, что теперешнее старшее поколение, к которому принадлежу и я, не чувствует себя теми старейшинами, которые могли бы иметь такой же авторитет в театре, какой имели те, задавать тон (в хорошем смысле) во взаимоотношениях в театре, быть наставниками, к которым чутко прислушивается пришедшая молодежь. К сожалению, в театре, по крайней мере в нашем, это не принято.