Продолжение души

В моем теперешнем понимании спектакль "Лев Гурыч Синичкин" был очаровательно-традиционным, а тогда я считала, что это какое-то чудо, что это сам театр. Да так оно и было! И увертюра, прелестная, легкая, и расписанный под старинный театр занавес, и сцена - на сцене! Владимир Яковлевич Хенкин был хозяином и властелином этого спектакля, да и всего театра в те времена.

Обычно я стояла за кулисами в своей наивной шляпке, в ярко-синем шелковом легком плаще, по плечам у меня лежали шелковые кудри, бант от шляпы красовался под круглой мордочкой с налитыми щечками, глаза сияли от страха и восторга.

Начиналась увертюра. Как всегда, за пультом Елизавета Забелина - наш бессменный помощник режиссера и замечательный товарищ.

До своего выхода я прислушивалась к публике, которая щедро одаривала своего любимца - Владимира Яковлевича Хенкина - аплодисментами. А потом сцена с князем Ветринским - Менглетом, таким красивым, таким обольстительным сердцеедом с голубыми глазами, светлыми шелковыми волосами и щегольски закрученными гусарскими усами. Сцена шла в легком водевильном темпе. Звучала моя песенка о театре:

Когда в театре занавес взовьется

И на себе увижу сотни глаз,

Как сердце радостно в груди моей забьется,

И сколь блаженным будет этот час.

Нет, чувствую душой, что я - актриса,

И славы я добьюсь своим трудом,

С каким тогда восторгом за кулисы

Я буду приходить, как в отчий дом.

И, действительно, Театр сатиры, как это ни удивительно, стал для меня отчим домом.

Перечитав написанное, я сама удивляюсь: какая сказка, какая идиллия! Даже почти не верится: было ли так, или не было! Было. И сегодня, прожив пятьдесят два года в нашем театре, войдя в круг его старшего поколения, я совсем не ощущаю себя маститой, как когда-то Слонова, Скуратова, уверенной в своем завтрашнем дне. Я не представляю, что от моего предложения может что-то измениться, что я могу повлиять (в хорошем смысле) на судьбу молодой актрисы или актера, что с моим мнением кто-либо посчитается. Хотя всегда я стараюсь встать рядом с честным человеком, но одиночество свое собственное и каждого из нас я с великой печалью ощущаю.

В период моей театральной молодости актеры жили материально гораздо более скромно, чем теперь. Не было у них таких заработков на телевидении, на радио, в кино, но дружбы, спаянности, веселья было гораздо больше. Неприятности переживались быстро, бурно и открыто. И всегда помогало искреннее, дружеское участие коллектива, который никогда не был в стороне.

В те времена работал в театре молодой режиссер - Андрей Гончаров, шумный, веселый, темпераментный, красивый и волевой. Теперь уже более тридцати лет он руководит Театром Маяковского, театром с прекрасным актерским ансамблем. Андрей Александрович продолжает радовать нас яркими, талантливыми спектаклями. А тогда я была занята в двух его спектаклях, о которых хочу вспомнить.

Первый - "Вас вызывает Таймыр", где чудесно играл Виталий Доронин, работавший тогда в нашем театре,- актер редкостного обаяния, истинно русской природы. И человек он был редкостной доброты и порядочности. В Театре сатиры ему приходилось играть веселые, комедийные роли, об одной из них я еще скажу. Но, судя по всему, он был актером большого и многогранного, может быть, не до конца раскрытого таланта. Это показали его последние, предсмертные работы в Малом театре.

Моего дедушку Бабурина играл Владимир Алексеевич Лепко. Играл он вдохновенно, изображал крепкого старика с внешне норовистым характером, а в душе - нежнейшего и добрейшего человека. Роль очень подходила ему с его душевной незащищенностью и добротой. Он был одним из любимейших зрителями актеров нашего театра. Кроме того, он блистательно выступал на эстраде с чудесными, веселыми номерами. Один из них - "Лекция о вреде алкоголя" - был настоящим шедевром. Он с таким артистизмом и наблюдательностью показывал все стадии опьянения своего лектора, который, пока читал лекцию, прикладывался к графинчику с водой (а на самом деле - как бы с водкой) и к концу лекции становился совсем пьяным! И фразу - "А какова семейная жизнь алкоголика?" - он произносил с подступающими слезами, доставал из кармана носовой платок - такой рваный, что только кромочки были целы, бережно складывал его вчетверо и клал в нагрудный карманчик. После этого он с трагическим видом уходил за кулисы и, добавив там еще спиртного, выходил, приплясывая, потирая от наслаждения руки, продолжая вдохновенную проповедь о вреде пьянства. Он становился спиной к зрительному залу, воображая, что зрители перед ним, и, не находя их, в ужасе оборачивался в зал.

Публика на этой "лекции" плакала и стонала от смеха.

Моя героиня в спектакле "Вас вызывает Таймыр" - Дуня Бабурина - была мила и незатейлива. Я исполняла очень славную песенку, которая нравилась зрителям. Меня хвалили в рецензиях привычными для моих первых шагов на сцене эпитетами: "Как всегда, мила Васильева в роли такой-то". Или: "Как всегда, обаятельна Вера Васильева в роли такой-то".

Эпитеты приводились в тех случаях, когда меня замечали, но иногда бывало и наоборот. Однако ругать - никогда не ругали. Мне казалось, что тогдашнее отношение ко мне в театре выходило за рамки нашего коллектива из-за участия в любимом тогда всеми фильме "Сказание о Земле сибирской". И моих профессиональных недостатков старались не замечать.

Второй спектакль Андрея Александровича Гончарова - "Женитьба Белугина" с Иваном Любезновым в роли Андрея Белугина (когда я пришла в театр, роль эту очень удачно играл артист Борис Горбатов). Меня ввели на роль Тани Сыромятовой, которую я играла с наслаждением, так как ее драматизм мне был под силу, а Островского я очень любила и всегда мечтала о таких ролях, как Негина, Лариса, Катерина, Юлия Тугина. В этом спектакле превосходны были Лепко и Скуратова, Кузьмичева и Кисляков.

Театр сатиры в первые годы моего пребывания был театром водевиля, обозрений и бытовой комедии. В пьесах, шедших на сцене, главными были не подлинные характеры, а выигрышные роли, которые ведущие актеры исполняли с блеском. И репертуар складывался по желанию королей смеха: Хенкина, Поля, Кара-Дмитриева, Курихина, Слоновой, Зверевой - они были любимцами публики, на них ходили в театр. Они решали и судьбы своих собратьев-актеров. Как я уже говорила, могли заступиться, высказать свое мнение, с которым считались, прислушивались, а иногда их мнение было решающим.

Я, сыграв Лизаньку, была под покровительством Владимира Яковлевича Хенкина. В его нежности ко мне была и некоторая доля влюбленности, и я относилась к нему с восхищением и благодарностью. Может быть, поэтому, а может быть, и потому, что молодых актрис в театре было намного меньше, чем теперь, но в первые же годы я каждый сезон была занята в одной, а то и в двух ролях. Все это были лирические, милые девушки, и я не вырывалась из круга несложных задач - быть милой, естественной, обаятельной. Конечно, я не стремилась к этому сознательно, я пыталась создавать характеры в тех пьесах, что играла, но материала да и умения для этого тогда было мало.

Я была довольна своей судьбой, прежние мечты ушли вглубь. Я уже не думала о драматических ролях, о сильных характерах или о характерности. Я просто жила, радовалась успеху, влюбленности, которая меня окружала... и тут вновь произошел крутой поворот в моей жизни, зигзаг, как любит говорить наш известный режиссер Марк Захаров, непредвиденность.

О ЖИЗНИ ТВОРЧЕСКОЙ И ЛИЧНОЙ

Бог создал землю и голубую даль,

но превзошел себя, создав печаль.

Омар Хаям

Наш художественный руководитель Николай Васильевич Петров пригласил на постановку спектакля молодого режиссера Бориса Ивановича Равенских. О нем тогда заговорили в Москве. Молва разносила легенды о его таланте, характере, о его несобранности, темпераменте, обаянии - о неповторимости его личности.

Я назвала это священное для меня имя и подумала о том, как трудно мне будет о нем рассказывать. В искусстве он был заметной, крупной фигурой, а в жизни - сложный человек, способный вызвать не только любовь, преклонение, восхищение, но и ярость, ненависть, полное неприятие. Он был велик! Пересказывали его словечки, поступки, копировали манеры, негодовали, смеялись над привычками одеваться, кричать, опаздывать и т. д. Он вызывал такие разные чувства, такие полярные страсти! Для меня он остался загадкой. Думать о нем мне трудно... В этих мыслях нет идиллии. Все слишком живо в памяти: моя фанатическая, религиозная преданность, моя боль, мой протест, мое непонимание его поступков, страстей, борьбы...