По обе стороны экватора

Все это я излагаю ему сбивчиво и путано, а Орландо грустно улыбается и покорно идет следом за мной. Идет — я чувствую это, — повинуясь долгу, а отнюдь не по внутреннему убеждению. Идет потому, что его попросили помочь нам, а не потому, что он сам хочет этого. И меня это очень беспокоит, потому что я знаю, как тяжелы бывают такие «подневольные», вынужденные интервью. И я начинаю всерьез опасаться за судьбу репортажа.

А у четырех вагонов, на фоне которых мы намереваемся записать это интервью, уже кипит работа. Виталий насаживает камеру на треногу. При этом ежесекундно поглядывает на солнце, которое вот-вот опустится за кроны деревьев. Александр суетится у магнитофона. Разумеется, запутался кабель. Разумеется, штекер кабеля не лезет в гнездо. Разумеется, куда-то запропастилась кассета с магнитной пленкой. Виталий шепотом говорит Саше все, что он думает в связи с этими непорядками. Почему шепотом? Разве кубинцы понимают по-русски?

Мы с Орландо встаем на указанное нам место. Виталий кричит, чтобы я сделал шаг влево. Я делаю шаг вправо. Виталий просит передвинуть Орландо на полметра назад: на лице доктора лежит тень. Доктор не понимает просьбы и двигается вперед. Магнитная пленка нашлась, но Виталий забыл перезарядить кинокассету. Теперь остальные члены съемочной группы сообщают ему все, что мы думаем по этому поводу. На нашу суету с отеческими улыбками взирают Мирабал, Габриэль, Феликс и Диосдадо. Они купаются в лучах собственной славы. Они достали советским коллегам столь необходимого ветерана, наглядно продемонстрировав незыблемость и прочность профессиональных уз, объединяющих кубинских и советских журналистов в единую дружную семью.

Все готово? Да, все готово. Виталий в наушниках припадает к видоискателю. Внимание! Мотор! Я пытаюсь изобразить на лице подобающее ситуации торжественное выражение и, взяв микрофон, как древко победного стяга, задаю Орландо первый и единственный вопрос: «Итак, двадцать девятого декабря Че Гевара узнал о том, что на помощь осажденным в Санта-Кларе правительственным войскам из Гаваны идет бронепоезд… Каково было решение Че?»

— Этот бронепоезд, — отвечает доктор, — прибыл в Санта-Клару накануне Нового года. Сначала он поблуждал немного по железным дорогам провинции, пытаясь наладить связи между отдельными гарнизонами правительственных войск. Но после того, как командование поезда поняло, что в ближайшие часы Санта-Клара может оказаться в руках Повстанческой армии, оно приняло решение ворваться в город, чтобы спасти его гарнизон от разгрома. Надеяться на успех батистовцы могли только в том случае, если бронепоезд войдет в Санта-Клару по ветке Камахуани. Мы это предвидели, и здесь, вон видите, в ста метрах отсюда, на переезде, бульдозером взломали путь. Мы надеялись, что поезд сойдет с рельсов, только в этом случае у нас появился бы шанс атаковать и захватить его: ведь мы были вооружены только винтовками и пистолетами. А бронепоезд имел минометы, пулеметы, массу боеприпасов.

Все получилось, как мы и предвидели: машинист не успел затормозить, локомотив и несколько первых вагонов попали в ловушку. Они не просто сошли с рельсов, а рухнули в кювет. Вот здесь, на этом самом переезде, там, где сейчас проехал грузовик, оказался тендер локомотива. А оттуда, где — видите? — стоят те два школьных автобуса, мы начали атаку: сначала пустили в ход гранаты. Затем подтащили несколько зарядов динамита. Впрочем, мы не стали взрывать бронепоезд. Ведь нам было нужно захватить оружие! Повстанческая армия всегда обеспечивала себя боеприпасами, захваченными у противника.

…По мере того как развивается наш разговор, точнее сказать — монолог моего собеседника, ибо мое участие в нем сводится лишь к прилежно-утвердительному покачиванию головой, Орландо, как сказали бы спортсмены, «обретает форму». Вспоминая тот самый, главный день своей жизни, он постепенно оживляется, зажигается. Он не повышает голоса, но его речь словно загорается внутренним огнем. Он уже не вспоминает, а заново переживает то, о чем идет речь.

— Уже через полчаса мы добились первого успеха: захватили два вагона. В этот момент кто-то крикнул: «Они сдаются!» И мы увидели, что из одного вагона вышел офицер с белым флагом в руках. Переговоры? Пожалуйста, мы готовы. Несколько наших пошли навстречу этому офицеру.

Он сообщил нам, что командир бронепоезда предлагает начать мирные переговоры, но ставит условие: переговоры должны вестись в нейтральной пятидесятиметровой полосе. Хитрецы! Мы уже захватили два вагона, а они нам предлагают «отвести войска» на полсотни метров!

Тогда Че подошел к одной из платформ бронепоезда и на глазах у всех оставил товарищам свой пистолет. Потом пригласил меня и доктора Родригеса де ла Вега сопровождать его. Мы пошли вдоль замершего состава к одному из последних вагонов, где находилось их командование. Шли не торопясь и смотрели в лица батистовских солдат. Вокруг была тишина, и многие из солдат шепотом просили нас уговорить командира бронепоезда сдаться.

Мы подошли к блиндированному вагону, где находилось командование, и вошли туда. Начались переговоры о сдаче.

Че сразу же предложил им немедленную и безоговорочную капитуляцию. Командир бронепоезда сказал, что он должен подумать.

Мы поняли, что они тянут время, надеясь как-то выкарабкаться из этой истории. Ведь их было целых триста человек. С пулеметами, минометами и даже тридцатисемимиллиметровой пушкой! Стыдно сдаваться, когда ты так хорошо вооружен!

И все же Че проявил великодушие. Он сказал, что у него достаточно времени. Хотят обдумывать свое положение — пускай думают. Мы подождем. Мы можем ждать, — Че засмеялся, — хоть до будущего года. Ведь было уже шесть часов вечера 31 декабря.

И мы вышли из вагона и отправились. Куда? Ну куда еще может пойти кубинец, когда у него есть несколько минут свободного времени? Пить кофе, разумеется.

Не успели мы выкурить по сигарете, как нам сообщили, что командование бронепоезда предлагает продолжить переговоры.

Пожалуйста! Че снова сдал свое оружие и прошел через весь фронт вражеских солдат к командирскому вагону. Командир сказал, что он требует отпустить их в Гавану. В конце концов они — офицеры, служат правительству, и сдача в плен явилась бы оскорблением чести мундира. Че улыбнулся и ответил, что о чести мундира они должны были бы позаботиться до того, как попались так глупо в нашу ловушку.

Тогда кто-то из офицеров начал даже угрожать нам: «Если вы не отпустите нас подобру-поздорову, то мы покинем бронепоезд и атакуем вас. И в этом случае легко предугадать, кто победит: ведь нас в бронепоезде — триста солдат, а вас — только около ста».

Че спокойно ответил: «Я приму этот бой, даже если буду уверен, что проиграю его».

Короче говоря, деваться им было некуда: на уступки мы не шли, бронепоезд был окружен, локомотив валялся на боку, да и раненых у них было много. И они капитулировали.

Вот и все. Нужно только добавить, что Че сдержал свое слово: мы сохранили жизнь солдатам и офицерам, оказали медицинскую помощь раненым, их было около двадцати человек. И никто в ту минуту еще не знал, что, услышав о падении Санта-Клары, Батиста в ту же самую новогоднюю ночь в панике бежал с Кубы. Бежал, бросив личные вещи, документы, одним словом, все свое имущество. Но не забыв прихватить кругленькую сумму из государственной казны. Да, никто еще не знал, что революция в ту ночь победила окончательно.

Вечером мы с Орландо ужинаем в ресторане «Канеес». Это уже не интервью, а дружеская беседа. Неторопливо потягивая прохладный «хайбол», он охотно рассказывает о себе, вспоминает революцию, потом работу в Гаване, борьбу с малярией, в которой он участвовал столь же активно, как и в революции. Обо всем этом можно было бы писать отдельную книгу.

…Я слушаю его и вновь мысленно удивляюсь, как все-таки трудно сочетается понятие «ветеран революции» с обликом этого энергичного человека, скорее молодого, чем даже средних лет. Впрочем, чего же тут странного: с момента победы кубинской революции прошло всего пятнадцать лет… Я размышляю об этом и не знаю, что спустя еще десяток лет буду интервьюировать в Манагуа совсем юных двадцати — и тридцатилетних «ветеранов» никарагуанской революции.