Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Ему вообще было приятно в этот период и жить, и говорить. Это был период ненапряженный, задолго до Нобелевской премии. Он еще не увлекся политикой и спокойно беседовал о литературе, то есть о самом важном. Он знал, что я специально приехала в Лондон, чтобы с ним увидеться, и что мы сможем спокойно пообщаться в течение нескольких дней, как у нас бывало время от времени. Погода была прекрасной, над Лондоном сияло июльское солнце, мы очень приятно гуляли по городу…

В вашей беседе с Бродским вы заметили, что "французы не знают, кто такой Иосиф Бродский". Когда французы узнали о нем?

Это, пожалуй, трудный вопрос. По-моему, французы до сих пор не знают, кто такой Бродский. Он остается для многих совершенно чужим, хотя есть все-таки узкий круг поэтов и интеллигентов, которые очень высоко его ценят. Виноваты, с одной стороны, сами французы, которым, чтобы принять поэта, требуется кое-что, чего у Бродского нет. Например, он никогда ни в стихах, ни в эссе не говорил о Франции, о французских поэтах. Тогда как такой писатель, как Макин, которого я никак не ставлю на один уровень с Бродским, пользуется успехом хотя бы потому, что его герои обожают Францию и французскую культуру. А Бродский обожал не французскую, а американскую культуру. К тому же Бродский — поэт сложный. Но Мандельштам тоже поэт не из легких, а пользуется тем не менее успехом: люди, не имеющие отношения к руссистике, читают его, знают его, цитируют, а Бродского — нет.

— Однако попытки представить Бродского французской публике были предприняты очень рано. Французский журнал "La Breche", основанный Андре Бретоном, 8 ноября 1965 года опубликовал обширный протест против судебного преследования Бродского. Почему именно сюрреалисты выступили в защиту Бродского? Ведь большинство из них были леваками, позже подписывавшими декларацию в поддержку Фиделя Кастро?

Тут нет никакого противоречия. Можно было быть левым поэтом и бороться за свободу! Были разные сюрреалисты. Андре Бретон отличался от некоторых других французских поэтов тем, что он был свободен политически. Он был явным антисталинским писателем, в отличие от Арагона, он выступал против всякого рода цензуры и имел трезвые взгляды на советскую действительность. Бродский, если он пользуется во Франции какой-то известностью, с самого начала и до сих пор именно как фигура свободного поэта, который сумел противостоять советской власти. А потом он был вынужден эмигрировать и выбрал Штаты. Это и хорошо и плохо, ведь всегда вредно, когда поэзия уступает место биографии или политике.

В какой степени стенограмма процесса над Бродским продемонстрировала западной левой интеллигенции истинную природу советского строя?

Во Франции можно было быть левым и не быть просоветским. Большинство французской интеллигенции после войны левое. Здесь есть значимые нюансы. И в шестидесятые годы не все левые поддерживали миф Сталина, но интерес к тому, что происходит в Советском Союзе, был огромным. Первое потрясение в мозгах просоветской интеллигенции произошло в 1956 году, затем во время процесса над Синявским и Даниелем в 1966-м. Тогда уже всем почти было понятно, что можно обвинить писателя только за то, что он писатель. Мало кто знал о процессе над Бродским в 1964 году, а уже два года спустя все газеты рассказывали о процессе над Синявским и Даниелем; были опубликованы яркие протесты.

Насколько широко известно во Франции, что Бродский обязан своим досрочным освобождением из ссылки в 1965 году не хлопотам Ахматовой и Шостаковича, а письму Сартра Микояну, Председателю Президиума Верховного Совета, в августе 1965 года? А в сентябре 1965-го Бродского освободили.

Я ничего не знала об этом письме. И я не уверена, что такое письмо, если оно и есть [100], помогло. Было бы интересно знать, кто подсказал Сартру. Он же был явным просоветским писателем и в течение двадцати лет был попутчиком французской компартии, его приглашали в Советский Союз, ставили его пьесы, и он ни на что не возражал.

Наташа Горбаневская считает, что Советы понимали, что Бродского надо освободить, и подослали к Сартру своих агентов влияния, которые и подсказали ему идею письма к Микояну.

В том, что Сартр мог охотно принимать советских агентов и их советы, я уверена. А чтобы он сам решил выступить с письмом в защиту Бродского, не может быть.

Когда вы впервые услышали его имя и прочитали его стихи?

Профессор К. Фрию, специалист по Маяковскому, у которого я писала дипломную работу о Платонове, дал мне кое-какие адреса, в том числе и адрес Лили Брик, когда я поехала на стажировку в Москву в начале 1970 года. Он сказал, если я поеду в Ленинград, я должна попытаться там встретиться с молодыми одаренными поэтами, среди которых есть Бродский, про которого он только слышал. Одна французская стажерка, Мурель Серф, которая хорошо знала Бродского, повела меня к нему домой. И мы сразу как-то сошлись, сначала на тему Платонова. Тот факт, что я занималась Платоновым, его потряс, ему явно было очень приятно говорить со мной о литературе до самого вечера. У меня сохранились записные книжечки, в которых он сразу записал список книг, которые я обязательно должна прочитать. У него была такая склонность к дружеским педагогическим рекомендациям. Хотя этим он никак не давил на меня, а скорее "присвоил" меня, то есть принял как своего человека, и я сразу стала уважать его, потому что он почти всегда был прав, был именно тем, что я тогда искала в людях. Каждая его фраза имела для меня огромное значение, ибо отличалась от общей лжи и мифотворчества. Я была поражена ясностью и уверенностью его ума. Он попросил меня вернуться. Тогда он стал читать для меня свои стихи, и я познакомилась с его поэзией устно, записала его стихи на магнитофон. Это было в июне 1970-го. Только позже, в Париже, я стала читать его стихи.

Никакой дистанции между вами не было?

С самого первого момента мы стали общаться так, как будто мы были давними друзьями и говорили на одном языке. Все, что он говорил, было для меня и прозрачно и необыкновенно ценно. Он сиял каким-то удивительным чувством достоинства. Это как раз то, что нас сблизило, впечатление было такое, как будто мы спасаемся от всеобщей грязи, находимся там, где спокойно и свободно дышится и говорится.

Бродский написал послесловие к вашему переводу платоновского "Ювенильного моря" [101]. Он сам предложил свои услуги или вы его об этом попросили? Русская версия этого эссе Бродского мне неизвестна.

Я вернулась в Париж в январе или в феврале 1971 года. Я привезла с собой рукописи "Котлована" и "Ювенильного моря". Последнее ходило в самиздате, а "Котлован" я просто скопировала в Ленинке, попросив старый номер журнала "Октябрь" [102]. Это были два последних крупных неизданных текста Платонова. "Чевенгур" только что был издан в Париже на русском и переведен на французский. Во Франции я договорилась с издателем, что я напишу предисловие, и предложила, чтобы Бродский написал послесловие. Иосиф с удовольствием согласился, так же как заведующий отделом иностранной литературы Петер Израэль. Он был американцем, слышал про Бродского и с удовольствием познакомился с ним в Париже, пригласил нас в ресторан, и они подписали отдельный контракт. Таким образом, это был первый напечатанный текст Бродского о Платонове. Потом Бродский шутил, что я единственная женщина, с которой он спит под одной книжной обложкой.

На каком языке Бродский написал это послесловие? У меня есть этот текст, но только по-английски, и я не помню, кто мне его дал.

Он написал его по-русски, отправил текст в издательство, и я перевела его на французский и вернула оба текста издателю. Мне кажется, что это было весной 1975-го. Книга вышла в 1976 году.