Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Ну это один из его шедевров. Продолжайте, пожалуйста, рассказ о вашей встрече в Америке.

Так вот, когда я позвонила ему, он очень обрадовался. "Это нечто мистическое", — повторял он несколько раз. Я была в Нью-Йорке три дня, потом уехала в Нью-Хейвен и он звонил мне каждый день. И когда я вернулась в Нью-Йорк, мы встретились. Это было и смешно и страшно. Я боялась этой встречи. Знаете, как люди меняются. Но все было так, как будто мы вчера виделись в последний раз. Он пригласил меня в китайский ресторан, потом мы пошли в Гринвич Виллидж. И там он читал стихи по-польски в оригинале "Заговоренные дрожки". И я обалдела, потому что это был прекрасный польский язык без акцента. Он и тогда переводил Галчиньского, исключительно хорошие переводы. Он схватил дух юмора Галчиньского. Официантка спросила, на каком языке мы разговариваем.

У вас есть любимые стихи Бродского, кроме посвященных вам?

Стихи о Венеции. Конечно, для меня тоже очень важна его поэма "Исаак и Авраам". Тоже нечто совершенно новое и необыкновенное. Ее привез Дравич из России. По-моему, эта поэма тоже доказательство его душевного перелома.

Говорили ли вы устно или письменно на религиозные темы?

Он сначала писал, что есть что-то, что можно назвать Абсолютом, а потом о своих сомнениях. По-моему, все свои личные невзгоды, бедствия, все осложнения жизни служили ему стимулом для творчества и для героической жизни. Но с другой стороны, он все-таки считал, что это несправедливо, что столько бед на него свалилось. А вот что он писал: "Я сейчас подумал, что если понадобятся какие-то мотивы, документы для поступления когда-нибудь в тот монастырь, можно будет с успехом употребить эти письма".

Да, самоуничижение и гордость легко в нем уживались. Не потому ли его не принимали за своего ни христиане, ни евреи?

Может быть, он этого хотел. Он хотел во что бы то ни стало сохранить свою самостоятельность.

И все-таки мы не должны забывать, что он на каждое Рождество писал стихи.

Да, это как будто аргумент в пользу того, что он христианский поэт. Я думаю, что Рождество было таким праздником, который даже физически стимулировал его к размышлениям и к творчеству. К какому-то очень тонкому, без дерзости, без иронии писанию.

Вам не кажется, что он все время осознавал, как близко стоит за плечами смерть. Ведь у него с детства было больное сердце?

Мне трудно согласиться с этим. Это нечто спекулятивное. Ведь он страшно обожал жизнь и совершенно себя не берег. Мне рассказывали друзья из Оксфорда, что когда он приезжал в Оксфорд, он мог читать часами, пил, курил и любил поесть. Однажды у него был сердечный припадок, приехал врач, сделал укол и посоветовал лечь в больницу, но Иосиф отказался.

Я это знаю. Когда я приехала в Энн Арбор в 1980 году, он при первой же встрече попросил меня сделать сибирские пельмени. Я налепила их сотни. Вечером пришел Иосиф и его друзья, выпили и съели все пельмени. А на следующий день он здорово опаздывал на нашу встречу и явился только вечером. Спрашиваю, в чем дело? "Да объелся вчера ваших пельмений, ночью плохо стало, и сам себя в больницу увез, думая, что это инфаркт". Вы были в Венеции?

Да. Я была на похоронах Бродского.

Вы получили приглашение от Марии Бродской?

Нет, я получила приглашение от друга Бродского, которому он посвятил "Watermark" ("Набережная неисцелимых").

Американский художник Роберт Морган. Когда я его навещала, у него подруга была полька. Недавно он подарил мне копию своего портрета Бродского и разрешил поместить ее на обложке этого сборника интервью. Очаровательный человек.

Да, да. Мы как раз жили у его подруги Евы.

Способствовали ли вы распространению стихов Бродского в Польше?

В какой-то степени да, потому что у меня была подруга Евгения Семашкевич. Она была первым переводчиком Бродского на польский. Ее переводы были напечатаны в Польше, ее и Дравича, параллельно. Я удивлялась, как можно одно и то же стихотворение так по-разному перевести: "Огонь, ты слышишь, начал угасать" и "Слепые музыканты".

Бродский и Польша. Почему его привлекал и польский язык, и польская поэзия, и польские женщины?

Что касается женщин, не мне судить. Мне кажется, что это был такой момент, такой период исторический, когда в России молодые люди, особенно интеллектуалы, интересовались польской литературой, им нравилось читать польские журналы, например "Przekrоj". В Польше в то время было больше свободы, чем в России. И это привлекало. Это был круг людей, которые интересовались польской литературой. Бродский видел некоторые фильмы Вайды, например "Пепел и алмаз", и считал его абсолютно гениальным, и идею этого фильма и как он сделан.

И конечно, на польский язык были переведены многие западные писатели, как Джойс и Фолкнер, которые были недоступны в России.

О да, я посылала ему эти книги и на английском языке, потому что у нас раз в год проходили международные книжные ярмарки, на которых можно было купить все, что угодно. Книги, привезенные на выставку, оставались в Польше. Я покупала многие книги и посылала их Иосифу по почте. Может быть, не все дошло. Но и он тоже подарил мне несколько важных книг и сборников Державина, Тютчева, Баратынского, Цветаевой, Заболоцкого и много рукописных текстов самиздата. Он очень любил "читать лекции", и мне это очень нравилось. В качестве абсолютно необходимой литературы заставил читать Достоевского "Записки из подполья".

А как и где вы выучили русский язык так хорошо?

Я пять лет училась в Ленинградском университете и закончила психологическое отделение философского факультета. Вся существенная часть моей молодости прошла в России.

После отъезда Иосифа из России как часто он посещал Польшу?

Всего два раза. Первый раз его пригласил Анджей Дравич в 1991 году, который был тогда директором телевизионного центра. Иосиф был в Кракове три дня, и мы встретились в Кракове. А потом он приехал на неделю в Польшу в 1993 году, три дня был в Катовицах (21–23 июня) и три дня в Варшаве.

Чья это была идея дать ему звание доктора Honoris Causa в вашем университете?

Это была идея директора театра в Катовицах Богдана Тоши. Филологический факультет моего университета решил сделать это совместно, ибо он прежде всего поэт. Я, конечно, была "за" и так голосовала на заседании Сената. Театр ставил пьесу "Мрамор", и театральная труппа очень хотела познакомиться с автором. Я привезла вам книгу жены директора театра, Эльсбиты Тоши, в которой все описано и есть много фотографий [95]. Конечно, славянское отделение тоже участвовало в этом торжестве. Приехало много народу: критики, переводчики Бродского, в частности Станислав Бараньчак, а также Катаржина Кржижевская и другие. Сам Милош представлял Бродского и три дня был в Катовицах. И они вместе читали стихи. Вся церемония описана в этой книге. Речь Бродского "Польша" очень интересна. Она также напечатана в книге Эльсбиты Тоши, Laudatio [96] было прочитано Т. Славком, ведущим англистом нашего университета.

Что произвело на вас самое большое впечатление в его речи на торжественной церемонии?

Он говорил о том, что научился искусству сопротивления у поляков, что у нас теперь нет "удобного" внешнего врага. Сейчас мы должны встать лицом к лицу со злом, которое в нас самих: "Сопротивление собственному интересу, постоянная забота о других требуют выработки совершенно иного инстинкта, нежели тот, который противостоял полицейскому государству". Что ни Запад, ни Восток не предлагают убедительной модели. Он советовал развивать хороший вкус и сомнение в самом себе. Говорил, что культура, в особенности литература — единственная защита от вульгарности.