Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Самого Бродского тоже продолжают обвинять в предательстве: отказался приехать в родной город и получить звание почетного гражданина Санкт-Петербурга, не вернулся в Россию, и вплоть до истеричных выкриков: "Нет, не любил он, не любил, не любил он родину". Стоит ли защищать его от пошлости неправды? Или лучше нам вспомнить слова самого поэта: "И защищать тебя/от вымысла — как защищать деревья/от листьев с ихним комплексом бессвязно, / но внятно ропщущего большинства" (3:275)?

Во-первых, мы знаем, какие круги это делают, стоит ли на них обращать внимание. Во-вторых, каждый человек имеет право "ехать — не ехать".

Но ведь вас, русскую, никто не обвиняет в нелюбви к родине, потому что вы не возвращаетесь в Россию. Вам не кажется, что тут есть элемент антисемитизма?

Если они попробуют сказать, что я русская, я тут же скажу, что, простите, но мой отец был еврей, хоть я, правда, и чувствую себя совсем русской, несмотря на то что во мне пятьдесят процентов еврейской крови. Прабабушка — гречанка, есть и смесь с украинской кровью.

Ив России, и в Америке, и в Европе Бродский чувствовал себя одновременно иностранцем и как дома. Где нам искать объяснение этому странному феномену: в характере, в еврейских генах, в таланте?

Просто у него было свое одиночество везде. Я не думаю, что он чувствовал себя вытесненным. Я в нем не видела никогда никакой ущербности. Иосиф с ранних лет по экспедициям скитался. Он как бы от природы скиталец. Но бывало по временам, когда он чувствовал себя дома и в полутора комнатах, и в подвальной квартире в Нью-Йорке. В Париже, который он в общем не любил, но я бывала там, где он жил, около театра "Одеон", он и в этой квартире очень хорошо смотрелся, как будто он дома. Мы с ним встречались на углу в кафе, и он там себя чувствовал хорошо. Может быть, хорошо, как скиталец, который присядет и у него уже чувство дома. Так что не надо это преувеличивать.

Кстати, почему Иосиф не любил Францию?

А за что ее любить? Но он не любил и Париж, а я Париж люблю.

Он этого и не скрывал. Удивительно, что французы дали ему орден Почетного легиона.

Ну они это делают для собственной же славы. Французское государство себя прославляет, давая награды великим иностранцам.

Еще один любопытный нюанс, связанный с Бродским и Францией: Бродского освободили из ссылки раньше времени не потому, что за него просили Ахматова и Шостакович, а потому, что Сартр написал письмо Микояну. Сам Бродский предпочитал об этом никогда не упоминать.

Понятно. Мое отношение к Сартру от этого не переменится. Сартр же тогда отказался от Нобелевской премии и заявил, что лучше бы ее дали Шолохову. И Шолохову на следующий год дали-таки, как известно. Конечно, советское государство такому бесплатному агенту влияния могло оказать услугу и освободить "этого рыжего". А можно допустить и другой вариант. Они понимали, что Бродского надо освободить, и подослали к Сартру своих агентов влияния, которые и стали его тормошить: "Смотрите, что происходит с молодым поэтом в Советском Союзе. Жан-Поль, давай-ка ты возьмись". Ну и Жан-Поль взялся.

Бродского также упрекают, что он был не благодарен Фриде Вигдоровой и Е. Г. Эткинду, что он отказывался говорить о суде. Его страшно покоробила вторая книга Эткинда о нем [89].

Книга Эткинда — это действительно нечто чудовищное. А запись суда Вигдоровой — это, конечно, гениальная вещь. Но Иосиф хотел, чтобы его судили не по суду, а по стихам.

Вы посвятили Бродскому несколько стихотворений. Что служило поводом или стимулом этих посвящений?

Ну все стихи были по конкретным поводам. "Три стихотворения Иосифу Бродскому" — после приговора. "Там, где Пушкинская осень…" — после Нобелевской премии, о которой я узнала в Риме (откуда поехала во Флоренцию — "Перед ангелом Мадонна"), вообще Италия для меня страна Иосифа куда больше, чем Америка. Остальные все стихи — на смерть и после смерти. Кстати, когда я осенью того же года, что был приговор и написаны "Три стихотворения Иосифу Бродскому", в "Трех стихотворениях, написанных в дороге" писала "…по улице Бродского / иду в метро", — это тоже о нем и, может быть, о том родстве судьбы (см. выше), то есть некоторое предвидение.

Какое из посвященных вами Бродскому стихотворений вам нравится больше всего? Можно его здесь поместить?

Возьмите из "Новых восьмистиший" [90]:

ЗОФЬЯ РАТАЙЧАК- КАПУСЦИНСКАЯ [91], 23 АПРЕЛЯ 2004, КРАКОВ

Бродский посвятил вам несколько стихотворений: "Лети отсюда, белый мотылек…" (I960), "Пограничной водой наливается куст…" (1962), "Все дальше от твоей страны…" (1964), "Полонез: Вариация" (1981). Он назвал вашим именем поэму "Зофья" (1962). Знали ли вы об этих посвящениях в то время, когда эти стихи были написаны? Как вы реагировали на них?

Да, я знала о них тогда же, когда они были написаны. Все эти стихотворения были присланы в письмах. А поэма "Зофья" была передана с Дравичем. Дравич привез эту поэму из Москвы, когда они первый раз встретились. Но еще раньше в письмах он упоминал, что пишет эту поэму: "Я тут написал такие стихи, за которые в другое время меня бы посадили". Меня это, конечно, очень заинтересовало, что это за стихи. Я не вижу в поэме "Зофья" никаких опасных вещей. Мне все показалось странно фантастическим в этой поэме. Я всегда удивлялась, почему эта поэма названа моим именем, потому что там гораздо более сложные проблемы его личной жизни. Я думаю, что это был какой-то перелом в его внутренней жизни и в его творчестве. Мне всегда казалось, что это как будто не Бродский, а кто-то другой написал поэму, потому что все стихи, которые я читала и слышала, казались совсем другими.

Есть еще несколько важных для меня стихотворений Иосифа, подаренных мне, особенно "Твоей душе, блуждающей в лесах…" (в письме от 1 ноября 1964 года, написанном рукой Толи Наймана), "В глазах темно…" и, конечно, "Полонез: вариация". Последнее, думаю, написано как реакция на события в Польше.

Поэма "Зофья" действительно несколько загадочна, но, как заметила Ядвига Шимак-Рейферова, мы найдем здесь многие варианты тем и мотивов Бродского: мотивы дома, семьи, опасности, бегства, погони, Рождества. Она также находит в поэме следы прочитанного в это время Бродским: Библия, Махабхарата, Бхагавадгида, Лев Шестов, Серен Кьеркегор и многое другое. Профессор Рейферова напоминает нам, что Зофья — это польский вариант русской Софьи и греческой Софии, влекущие за собой "несколько значений: Sophia — Anima Mundi, мистическая Душа Мира, гностическая Душа, которая является Прачеловеком, самого себя приносящим в жертву" [92].

Но Бродскому очень хотелось подчеркнуть, что это Зофья, а не София. И это было очень личное, без символических значений, по-моему. Там страшно много страстей. И у меня такое впечатление, что он удаляется от причинно-логического принципа, в ней много фантастического. Вот что он написал в письме от 21 февраля 1962 года: "Дело, Зошка, в том, что у меня в конце января были крупные неприятности с госбезопасностью…. Единственное неприятное обстоятельство во всей этой не кончившейся истории то, что при обыске у меня взяли все стихи и поэмы и среди них ту, которую я только начал, я теперь в какой-то темноте". Я думаю, что он работал над поэмой "Зофья". Это всего лишь догадка. В письмо был вложен рисунок со стихами: