Поколение дороги

При том, что "Небеса ликуют" сделаны в фирменном валентиновском стиле "путешествия за истиной", существуют разительные отличия от всего написанного ранее. Прежде всего, "Небеса ликуют" роман не фантастический и скорее относится к загадочному жанру криптоистории. (Есть такое излюбленное заблуждение у знатоков еще со времен ветхого Адама — дать название, значит — объяснить и определить). Валентинов, скорее всего, работает в жанре интеллектуально-исторического детектива в духе Умберто Эко. Но не буду придираться к не мной придуманной терминологии.

Очень порадовало меня то, как уверенно и твердой рукой автор воспользовался принципом "бритвы Оккама" — сюжет развивается вполне осмысленно и динамично без необходимости в "deus ex machina" и подпорках вроде дэргов и т. п. Мир и его история достаточно иррациональны и необъяснимы и без привнесенных сущностей.

Соответственно и антураж, определяемый авторской задачей автора, насколько мне удалось ее понять, вполне приложим к известным реалиям 17 века.

Весь роман показался мне несколько пространным, но отнюдь не утомительным размышлением на тему: "Человек между Целью и Средствами". Герой уже не щепка, влекомая историческим потоком и пытающаяся, с помощью соприкосновения с другими объектами, осознать и познать себя. Поиск предназначения, характеризующий прежние произведения Валентинова, уже завершен для героя с безусловно знаковым именем Адам — в более-менее недавнем прошлом. Герой вынужден, как и первый человек решать вопросы, напрямую связанные со свободой выбора и взаимоотношениями «винтика» и «машины», под которой можно как самого Б-га, так и организацию, наделившую себя божественными полномочиями.

Вопрос свободы воли, само собой, предполагает определение нравственных критериев — что есть Добро и что есть Зло, "и сколько истин, потерял им счет"…

Неоднозначность ответа на этот вопрос уже заложена в столь разнозначном и потому уравновешивающем описании одних и тех же событий обоими их участниками — Адамом и де ла Ривера; эта же неоднозначность предполагает и грядущие крестовые походы за Истиной. На самом деле проблема взаимодействия и взаимовлияния личности и общества становится все более важной и приниципиальной именно в последнее время.

Для того чтобы определить, что есть Дружба и Вражда, Преданность и Предательство, необходима точка отсчета — сам человек, сохраняющий в себе копии эталонов Добра и Зла.

Восемнадцатый век теоретически предположил идеи правовой равноценности членов общества и, следовательно, провозгласил всех субъектов индивидуумами. Век 19-й реализовал этот посыл и уже на исходе столетия К. Леонтьев пророчески предвидел массы, "изувеченные чувством собственного достоинства" — продекларированного, но ничем не подтвержденного. Век ушедший явил все возможные последствия персонального "парада суверенитетов". Веку нынешнему, надеюсь, суждено стать эпохой дальнейшего развития и раскрепощения индивидуальности.

Перефразируя А. Платонова, "личность, как произошла из общества, так сразу и принялась его убивать". Дискуссия, казалось бы, на первый взгляд, отвлеченно-академическая, но именно в ней сейчас незаметно решаются судьбы не только российской цивилизации, русского культурного поля, но, возможно, и всего человечества. Сможет ли общество снова стать привлекательным для индивидуума?

Есть ли какой-то иной стимул, кроме выживания в экстремальных условиях, для существования общества? Провозгласит ли homo futurus: "Человечество это я!"?

Роман касается этих проблем вскользь, но именно они, на мой взгляд, лежат в его идейном фундаменте. При кажущейся законченности "Небеса ликуют", как мне кажется, являются началом, лишь первой частью, целого цикла книг, посвященных проблеме взаимного выживания Человека и Общества, будь то Адам и Общество Иисуса или человек с пентаграммой на фуражке и его "орден меченосцев".

И мне, как читателю, остается лишь выразить надежду и скромное пожелание автору:

"Не обращайте вниманья, маэстро! Не убирайте ладони со лба!"

Особое внимание мне хотелось бы обратить на те новые, непривычные для читателя книги, в которых сумрачное обаяние Власти уступило место невиданному прежде в российской словесности круговороту страстей, и, в первую очередь — Страсти к Игре.

Мысль о том, что писатель подобен Творцу, достаточно затаскана. Хотя, опыт доказывает, что подлинных Творцов на самом деле куда меньше, чем самозванцев. И это справедливо, ибо не каждому дано божественное — заметьте! — мастерство созидания и заселения миров. Но, все равно, обитаемые, живые, писательские миры заполняют виртуальное пространство ноосферы и число их растет с каждым днем, если не с каждой минутой.

Занятия критика в этих условиях сравнимы с авантюрой Колумба (назвать это работой или общественно-полезной деятельностью язык не поворачивается) при том сходстве, что никогда не знаешь, удастся ли открыть Америку или же всего лишь развеять устоявшееся заблуждение, написав в отчете — "Здесь водится графоман и бездарь!" Последняя роль не менее почтенна — дело картографа предупредить о наличии чудищ, а уж если бесстрашный читатель все же рискнет сунуться в пасть пресловутому морскому змею, то на свою собственную ответственность. Но все же борьба с гидрой графоманства удручает своей безрезультатностью, сколько голов не срубишь — вырастают новые (и зачастую на прежних местах); и все же, авгиевы конюшни нужно убирать не штурмовщиной, а ежедневно…

Так же разнятся роли тех, кто обрел долгожданный берег и открыл Америку — пусть даже в поисках Индии. Первопроходчество предпочтительнее конкистадорского выбивания золота (главное в таком случае убедить себя и окружающих, что нашел Эльдорадо), колонизаторского культуртрегерства или дилетантских путешествий в Одессу, завершающихся в Херсоне. На мой взгляд, право "первой ночи" на книгу не менее существенно прежнего сеньориального — на невесту. Может быть, потому, что девственниц все меньше, а книг все больше…