Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Вам нравится то, что происходит в Белоруссии?

— Все никогда не может нравиться, но есть объективные показатели. Белорусы сохранили свой промышленный потенциал, у них все работает. Нравится тебе или не нравится, что руководитель летает на вертолете и, приземляясь, спрашивает, почему не засеяно поле, — не суть важно. Почему бы и нашему министру сельского хозяйства не полетать и не поспрашивать: «Зачем вот это поле банк купил? Купил — сей пшеницу. Почему ты земли из оборота выводишь?» В Белоруссии гораздо лучше ситуация с правопорядком, там нет такой жуткой преступности. Там не было такого дикого произвола олигархии, как у нас. И это все на фоне того, что у них нет своей нефти и газа. А вот представьте теперь, что Россия выбиралась бы из-под развалин Советского Союза, как и Белоруссия, без нефти и газа. Да мы уже давно друг друга ели бы. Да, наверное, нельзя выйти из такой разрухи путем вечевой демократии. Да, во всех странах серьезная модернизация и трансформация общества проходила при авторитарных режимах. Ну и что? А у нас при Ельцине был разве не авторитарный режим, когда страной рулили с помощью указов? И никто не упрекнул: ничего себе укрепление парламентаризма при помощи стрельбы из пушек по парламенту!

— Как вы считаете, есть тенденция, чтобы и другие наши соседи, так же как Белоруссия, осознав, что в глобализирующемся мире одним выживать трудно, потянулись бы к России?

— На уровне населения, конечно, эта тяга есть. Ведь все, клеймя и понося Россию, жили за ее счет. Прибалтика — за счет транзитов, Украина — за счет дешевой нефти и газа. И там сейчас, на фоне кризиса, конечно, резко упал уровень жизни. При этом они оказались в орбите Советского Союза, а перед этим в орбите Российской империи не потому, что кто-то плохой так сделал, а потому, что так сложилась история. Все эти геополитические причины по-прежнему никто не отменял. Я уверен, это пространство все равно так или иначе будет консолидироваться вокруг России. Уйдет антирусская риторика, и со временем все вспомнят, что это был один из немногих случаев в истории, когда без всякой войны страны получили независимость. Мы просто сказали: не хотите — не надо. Сейчас, на мой взгляд, главная задача России — всеми способами, жестко выдавливая из себя «козыревщину», которая, к сожалению, засела в нашей внешней политике, добиваться равных политических прав для наших соотечественников, которые остались там жить, и для русского языка. Это станет главным механизмом взаимодействия. Когда русские в Прибалтике будут иметь равные избирательные права, когда на Украине будет два государственных языка, как это положено по всем меркам цивилизованного общества, начнется совершенно другой разговор. Там сразу изменится политический класс, изменится информационное пространство.

— Какова роль в этом писательской интеллигенции?

— Наша роль сегодня заключается в том, чтобы выбить из мозгов сограждан то вранье о нашей истории, которое вбивалось в их сознание все девяностые годы, да и вбивается сейчас. Характерный образчик — передачи Сванидзе или недавняя передача по НТВ о битве под Ржевом. К сожалению, произошло очень мощное зомбирование нации на самонеуважение. А с нацией, которую морально опустили, убедили ее в том, что она какая-то «прореха на человечестве», можно делать что угодно. Поэтому задача писателя, и прежде всего публициста — вернуть нации самоуважение и понимание того, что мы великая страна, что у нас одна из самых успешных историй в мире. Мы в кратчайшие сроки освоили, причем без большой крови, огромные пространства, обжили их, создали исправно функционирующее государство на землях, на которых в других странах фактически не живут. Мы создали мощнейшую техносферу, освоили атомную энергию, я уж не говорю о космосе.

— Однако наша творческая интеллигенция всегда отличалась самобичеванием. Разве вы сами в своих книгах этим не грешите?

— Серьезного писателя нельзя сводит к двум функциям — хвалить и ругать. Все сложнее. Безудержное славословие надоедает. Безудержное очернение вырабатывает комплекс неполноценности. Многое зависит от исторической ситуации. Иногда важнее сосредоточиться на негативе. Иногда, наоборот, найти что-то духоподъемное. Важна и специфика литературного дара и личности писателя. Я, например, писатель с сатирическими наклонностями. От меня трудно требовать, чтобы я в своих произведениях выводил положительного героя. Я же не буду себя ломать и писать про Данко, если я не умею этого делать, мне Бог не дал… Но есть разные формы. Эту миссию я выполняю, но как публицист. Моя публицистика — как раз пример сопротивления этим очернительным дискурсам. Мои статьи помогли многим разобраться в том, что на самом деле происходит и как быть дальше. Но и смеюсь я над нашими бедами совсем не так, как русофобы.

— Юрий Михайлович, хотелось бы спросить по поводу «главненького»…

— По поводу «главненького»… Сейчас широко по стране идут мои пьесы. Только что вернулся из Владикавказа, где поставили «Одноклассницу». До этого летал в Тобольск. В июне будет премьера в Театре Российской армии. У меня, кстати, очень сложные отношения со столичными, да и с некоторыми региональными театрами. Там, где во главе стоят откровенные либералы, мои пьесы не ставят, потому что они направлены в том числе против либерального эксперимента, произведенного над Россией в девяностые годы. Хотя для театров — это абсолютно гарантированные аншлаги и сборы. Скажем, у Ширвиндта, в Театре сатиры, мои пьесы собирают больше, чем пьесы Куни («Тринадцать», «Влюбленный таксист»), которые написаны, чтоб просто выдаивать деньги из публики. А ведь у меня серьезная драматургия, проблемная. Сверхзадача — вернуть на сцену нормальную социально-психологическую пьесу в традициях Булгакова, Розова и так далее. Потому что театр у нас всегда был активным участником социально-политической жизни. Вспомните, ведь посмотрев «Ревизора», Николай Первый сказал: тут, конечно, всем досталось, но мне больше всех. И это было констатацией факта, что власть услышала послание Гоголя. К сожалению, современная власть недооценивает прогностическую функцию литературы. Ведь в литературе можно почерпнуть то, что никогда не прочитаешь в справке, подготовленной тебе референтом.

— Кто ваш любимый писатель? Что посоветуете почитать?

— У меня много любимых писателей: и Бунин, и Булгаков, и Шолохов, много книг читаю по истории. Раньше, при советской власти, все значительные произведения проходили через журналы. Кроме того, тогда была все-таки достаточно ответственная критика, которая, вопреки групповым интересам, давала вполне объективные оценки. Была какая-то профессиональная честь у критика. Он понимал, что полное дерьмо ну нельзя хвалить. Сейчас критика превратилась не то что в лакея дорогого отеля, а я бы сказал, в лакея борделя. Им сказали, что этого надо двигать на «Букера» — будут двигать любого графомана. Часто за чаевые. Поэтому, чтобы помочь читателям разобраться в потоке литературы, мы сделали «Литературную газету» как бы лоцманом в море литературы. Мы пишем про наиболее значительные книги, об их авторах. У нас есть специальная «Книжная дюжина», где мы даем книги, которые обязательно надо почитать. Есть «Литпрозектор», где рассказываем про книги, которые навязывают, но на самом деле их читать не надо. У нас есть «Интертекст», где мы публикуем интервью с писателем, а потом фрагмент его произведения. В этом отношении у нас в каждом номере в той или иной форме отрецензировано не менее сорока книг. И если регулярно читать «Литературную газету», будет из чего выбирать. Я тут недавно выступал в Харькове на открытии «Книжного мира» (есть такая ярмарка). И мне в голову пришла мысль: всем известно, что хорошая книга делает человека лучше, но мы при этом забыли, что плохая книга делает его хуже. Это как некачественные продукты или паленые лекарства — их не надо вообще в себя пускать. Мы в среднем живем всего-навсего двадцать — двадцать пять тысяч дней. И по статистике, культурный средний человек прочитывает за свою жизнь где-то около тысячи книг, большинство и того меньше. Это не так много. Надо добиваться, чтобы среди этой тысячи плохих книг не было.