Руина, Мазепа, Мазепинцы

воевод и ратных людей из малороссийских городов и не присылать

их вновь: оброк, какой следовать будет в царскую казну с

малороссийского края, станут собирать Гетманы через доверенных

своих лиц и доставлять по назначению в царскую казну; такой сбор, однако, по замечанию той же челобитной, может быть успешен

и неотяготителен для народа только после некоторого льготного

времени, в которое малороссийский край мог бы оправиться и

придти в надлежащее благосостояние. Тогда и все Войско

Запорожское, пользуясь своими вольностями, не станет поддаваться

измене, а будет пребывать в верности его царскому величеству

постоянно и непоколебимо.

Статья эта для Москвы показалась щекотливою. Московское

правительство смотрело на воеводское управление в Малороссии, как на самый важнейший орган, удерживавший присоединенный

край в повиновении центральной власти. Опыт последних лет

должен был показать, что слишком большое расширение этого

правительственного учреждения в Малороссии еще преждевременно, но московское правительство хотело, по крайней мере, сохранить

то, что уже существовало до Бруховецкого и что могло, по-видимому, безопасно существовать на будущее - время. На проси-

149

тельную статью, которая’ пришлась не по вкусу Москве, последовал ответ уклончивый и неясный. Государь указал быть воеводам.

в тех городах, в которых, по его государскому рассмотрению, будет пристойно, а не во всех городах, где были воеводы во время, протекшее после Переяславского договора до последней войны; впрочем, об этом отложено окончательно говорить на раде, которую предполагалось открыть текущею зимою. Посланцы в своей

челобитной просили возвратить малороссийские пушки, купленные прежде или приобретенные на войне от ляхов, и в последнее

смутное время взятые великороссийскими войсками, просили

также возвратить колокола и церковные вещи, захваченные тогда же

в Малороссии и, наконец, просили отпустить на свободу

малороссиян, уведенных в неволю во время похода Ромодановского, предпринятого для укрощения измены Бруховецкого. На это

последовало согласие, с тем, чтобы малороссияне представили

росписи с указаниями, что именно, и где, и когда что захвачено; о

пленниках же заметили, что, по прошению гетмана Демьяна, было

уже отпущено 569 человек, а остальные, какие найдутся, будут

отпущены. Старшинам, видно, понравилось пожалование их в

дворянское достоинство при Б’руховецком, и они теперь просили

предоставить гетману право представлять вперед к такому

пожалованию своих подчиненных и давать пожалованным универсалы

на владение деревняхми и мельницами. Правительство и на это

согласилось и обещало гетманские пожалования укреплять

царскими жалованными грамотами. Подтверждено было уже не раз

и прежде заявленное желание, чтобы все, состоявшие в козацком

сословии, были освобождены от подводной и постойной

повинностей, и чтобы эти повинности лежали исключительно на мужиках.

Но просьба малороссиян о том, чтобы гетману и старшинам было

дозволено сноситься с иноземными державами, была отвергнута

на том основании, что и прежде такого права не предоставлялось

гетману-давалось, однако, обещание допускать гетманских

посланцев на съездах комиссаров, если такие съезды будут устроены

с Польшею и с ханом крымским по делам, касающимся Украины.

Челобитчики зацепили и вопрос о Киеве; они высказали, что не

желали бы отдачи Киева полякам: им известно, что у поляков на

сейме постановлено обратить все церкви православные в римские

костелы и развезти из Киева в разные места Польши мощи

киевских чудотворцев. Во свидетельство, что такой умысел

действительно существует, они представили письма, присланные из

Польши печерскому архимандриту. По этому вопросу в Москве

отвечали им, что представленные ими письма не могут быть

признаны достоверными, и основываться на них нельзя, так как

неизвестно, от кого они присланы и кем писаны. Челобитчики, прибывшие в столицу, от лица всего народа доносили на Феофила

150

Бобровича, что он тайный-изменник и в доказательство

представили <прелестное> письмо, будто бы им писанное и распущенное

в народе, где охуждался Андрусовский договор и малороссияне

призывались к противодействию коварной политике соседних

государей, растерзавших их отечество. Просили челобитчики также

не принимать в Приказе писем от нежинского протопопа Симеона

Адамовича, так как от него затеваются междоусобия. О Феофиле

Бобровиче дан был им ответ, что великий государь уже приказал

воротить его к Москве, но прелестное письмо, обличавшее

Бобровича в измене, как видно, не внушило к себе веры, по крайней

мере неизвестно, чтобы Бобровичу было сделано какое-нибудь

стеснение или производился над ним розыск. О нежинском

протопопе челобитчикам отвечали, что протопоп прежде на ссору

ничего не писывал и впредь писать не учнет, а приезжал он в

Москву к великому государю с челобитьем за него же, гетмана, и за все Войско Запорожское. Такой ответ давался в то время, когда письмо протопопа Симеона с доносами находилось уже в

Приказе. Приехавшие с козацкими посланцами депутаты от

нежинских и киевских мещан привезли статьи, в которых, между

прочим, просили избавить мещанство от суда воевод и от козацких

стоянок, сопровождавшихся насилиями. На это отвечали, что все

статьи, касающиеся мещанства, будет указано рассмотреть на

предстоящей раде.

23-го января посланцы были приглашены снова в Приказ.

<Где, по-вашему, пристойнее быть раде?> - спросил их боярин

Хитрово.

- Мы промеж себя о том помыслим и скажем завтра, -

отвечали посланцы. - Мы назначим места два или три; лучше быть

раде в <тихом боку> (т. е. в безопасном нешумном месте), а

мнится нам, быть бы ей около Десны, - только чтоб черновой рады

не было, а чтоб на раде были только полковники и старшины; черновой раде нельзя быть потому, что места разоренные, и как

съедется много народа, так нечем будет корхмить лошадей. Мы

уже обрали себе гетманом Демьяна Игнатовича и бьем челом

великому государю: пусть бы его пожаловал, велел дать ему булаву

и знамя!

На другой день, 24-го января, их призвали снова и объявили, что великий государь назначает своими царскими послами на

раду боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского, стольника Артамона Сергеевича Матвеева и дьяка Григория

Карповича Богданова, раде быть в Батурине, на раду допускать

старшину козацкую и мещанскую, а черновой раде не быть.

25-го января было новое свидание. После дополнительных и

объяснительных бесед о подробностях того, на что в общих чертах

уже последовало-решение, спрошены были посланцы: <какие4 у

151

вас есть письменные улики против епископа Мефодия и против

протопопа Симеона?>

Посланцы отвечали: <улик с нами никаких не прислано, но

добудутся улики на раде. Мы подлинно ведаем, что вся дума у

гетмана Бруховецкого была с Мефодием, да с протопопом, да с

Ромодановским. Бруховецкий в то время посылал в Москву

бунчужного Ивана Поповича да арматного писаря Никифора; потом - разглашал, будто они ему сказывали, что <листов> его царю

не доносит боярин Нащокин, и будто бояре говорили, что

Малороссия царю не надобна>.

На это им сказали: <можно бы вам самим разуметь: то дело

несбыточное, чтоб ваших листов не докладывали его царскому

величеству! Такие непристойные речи говорил вам Ивашка

Бруховецкий и этим вмещал между вами смуту>.

В заключение посланцы просили об освобождении взятых в

плен малороссиян, томившихся в неволе во дворах бояр и дворян, о возвращении имуществ малороссийских торговцев, задержанных