Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному читать книгу онлайн
Раз кто-то из дотошных почитателей принялся выспрашивать ГЕЙНЕ, как тот распределяет рабочее время. Поэт ответил, что до обеда перечитал одно из написанных недавно стихотворений и поставил в нем одну запятую. «А после обеда?» — предчувствуя подвох, выдавил из себя собеседник. «А после обеда, — сказал Гейне с совершенно серьезным лицом, — я снова прочитал это стихотворение и вычеркнул запятую, так как она оказалась лишней»…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
А вот из письма самого Григорьева наставнику Погодину: «…придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Какую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один, и не мог напиться. Страшные ночи!».
Умер в 42. От злокачественного течения алкоголизма…
Тихим пьяницей был и сам БЛОК. Тихим — потому как по известной кротости нрава (а хотите — воспитанием назовите) никем и никогда ни в дебошах, ни даже в разговорах на повышенных тонах замечен не был. И тем не менее…
Он пристрастился к красному вину (обожал именно красное) еще в студенчестве. Отказаться то него был вынужден лишь за несколько месяцев до мученической кончины. Мы не позволим себе говорить о годах запоя, но сменявшие одно другое полугодия алкогольного ступора — многократно зафиксированный факт биографии творца и раба Прекрасной Дамы…
И если Блок был бытовым пьяницей, то символист № 2 (а до Блока № 1, разумеется) «стихийный гений» БАЛЬМОНТ злоупотреблял с размахом. Хотя и не переносил алкоголя ни в каком виде. В том смысле, что вино действовало на него как настоящий яд: вызывало приступы безумия, обращая этого негромкого по обыкновению человека в настоящего зверя. «Рюмка водки меняла его до неузнаваемости», — вспоминала жена поэта. Она обращалась к невропатологам, психиатрам. Те лечили внушением и гипнозом. Безрезультатно. Бальмонт пил. Не давали коньяку — требовал виски, не находил виски — глушил одеколон: «бутылками»…
Крепкие вина, водка, абсент (а как же — Верлен жаловал, мы хуже, что ли?) лишали его рассудка начисто. Но — чудо: никакое количество выпитого не валило Константина Дмитриевича с ног. Приняв на грудь, бедняга уже не знал покоя. Им овладевала непостижимая гиперактивность, и родные знали: будет бродить по комнате всю ночь, пока силы не оставят. На другой день он ничего не помнил.
Но удивляет-то как раз то, что реализовал свой гений Бальмонт именно в запойные годы. Автор одного из лучших образчиков русской поэзии («Будем как солнце») написал 35 книг стихов, 20 книг прозы и более 12 книг переводов (а переводил он не менее чем с тридцати языков). Считается, что постигшая — настигшая? — его в последнее десятилетие шизофрения носила фамильный характер. Но не гарантировала ли ее приход треть века кошмарного пития?..
Ох, как пивал в юности наследственный алкоголик Леонид АНДРЕЕВ! Среди московских студентов ходил даже особый термин: «пить по-андреевски: аршин колбасы и аршин рюмок». Его товарищ по гимназии, а позже врач Блохин вспоминал, как будущий писатель шатался по самым грязным кабакам и извозчичьим трактирам, а потом вваливался к нему на квартиру, «со стоном и криком падал на пол, жалуясь на невыносимые сердечные боли и страх надвигающейся смерти». А придя в сколько-то нормальное состояние, «вновь отправлялся пьянствовать».
Как результат — три покушения на самоубийство.
В мае 1889-го, чтобы «испытать судьбу», он лег между рельсами под проходящий поезд…
Сергей ЕСЕНИН… Тут вроде ничего нового и не добавишь. Вот, разве, Белый вспоминал, что еще в 1918-м его (это Белого-то!) предупреждали о полнейшей неадекватности Есенина, «тревожных симптомах» и чрезмерной склонности к вину…
К 1923 году он превратился в хронического (клинического — стало быть, неизлечимого по тем временам) алкоголика. В последние месяцы «бывал человеком не больше одного часа в сутки». Повторим: час — в сутки. Не больше. На протяжении многих месяцев. Вы всё еще верите в чекистскую расправу?
Кто-то дотошный не поленился и вычислил, что трое из каждых четырех числившихся в ближайшем окружении Сергея Александровича персонажей могли расцениваться как настоящие забулдыги. По большому счету, из компании этой Есенин выпал лишь раз — на полтора года — исключительно благодаря усилиям Айседоры. Зато тут же обнаружилось и грустное: именно в означенные двадцать месяцев Есениным не было написано НИЧЕГО сколько-то существенного. И выходит, что для Есенина трезвый Есенин — это хорошо, для нас с вами — не очень…
С ранней юности «пил самые разнообразные спиртные вещества, вплоть до одеколона и денатурата» БАГРИЦКИЙ. И предавался этому пороку со всею страстностью. Потом пару лет был заядлым кокаинистом. Следом подсел на гашиш и эфир. Но — редчайший случай! — легко и непринужденно завязал сначала с алкоголем, а после и с наркотиками. Правда, взамен на него моментально обрушился целый водопад причудливых фобий, о которых мы уже толковали…
Запойным алкоголиком и РЕГУЛЯРНЫМ пациентом соответствующих лечебных заведений примерно с середины 20-х и до самой смерти был любимый писатель советской детворы ГАЙДАР. Во всяком случае, первая семья писателя распалась именно по этой причине. Ему было тогда всего двадцать семь…
В конце жизни — «когда жить стало полегче» — дома, в одиночку и без всякого, вроде бы, видимого на тот момент повода МНОГО пил ЗАБОЛОЦКИЙ…
Очень крепко пил — во всяком случае, до революции — Александр ГРИН…
«Водка не может быть плохой! Водка бывает только или хорошая, или очень хорошая!» Автор этого мало кому незнакомого афоризма Михаил СВЕТЛОВ с некоторых пор не понимал, как можно осмелиться прийти к нему в дом без литра беленькой. Друзья настаивали: бросай хлобыстать! вредно ж… «Почему вредно? — недоумевал Михаил Аркадьевич. — Коньяк ведь, например, расширяет сосуды». — «Не забывай, Миша, что они потом сужаются». — «А Я ИМ НЕ ДАЮ!» — парировал он очень находчиво, но, похоже и к сожалению, столь же искренне…
В больнице, незадолго до смерти, попросил навестившую приятельницу: «Старуха, принеси мне пива!» — «Пива?!» — «Да, рак у меня, кажется, уже есть»…
«Князем «Националя» звал себя после войны Юрий ОЛЕША. Он просиживал там ежедневно. Его угощали и угощали — друзья, знакомые, а потом и просто посетители, угадывавшие (или знавшие уже) сидящего за соседним столиком… Там же, в «Национале», он впервые встретил Шолохова, и запомнил его «молодым человеком в кепке, со смеющимися глазами», потом только сообразив, кто это. В одном из писем Ольге Суок (героиню «Толстяков» Олеша назвал в честь жены, если кто не в курсе) пытался объяснить: я запил «именно оттого, что, сделав, на мой взгляд, очень хорошее произведение искусства, я не получил на него даже ответа».
Он действительно был одним из многих, на искусство которых попросту не отвечали. «Завидую ли я Шолохову? — писал он. — Ничуть. Я помню большое унижение свое, связанное с Толстым, Корнейчуком, Фадеевым. О, как они все бесславно возвышались! Как тянули один другого!»
Жить с пониманием этого художнику, по меньшей мере, равноценному им, было не так просто. И Олеша — в ужасе от своего безволия, презирая себя — пил и пил, и пил горькую…
Конченым алкоголиком к началу 50-х стал и упомянутый глава советских писателей Александр ФАДЕЕВ. Его запои начинались, как правило, с чтения любимого стихотворения Пастернака (перевод «Синего цвета» Бараташвили). Заканчивались неизменно — валянием по переделкинским канавам.
— напишет Борис Леонидович через год после фадеевских похорон…
Крепко пить Генсек Союза Писателей начал еще в 30-е. По собственному утверждению — борясь с бессонницей. Уже тогда санитарные бригады регулярно курсировали между его домом и больницей. Рассказывали, что после одного из запоев он явился (был вызван) к Сталину. «И сколько же времени это у вас обычно продолжается, товарищ Фадеев?» — полюбопытствовал тот. «К сожалению, три недели — такая уж болезнь», — отвечал писатель. «А нельзя ли немного сократить, укладываться в две недели? Подумайте об этом, товарищ Фадеев», — осторожно рекомендовал Иосиф Виссарионович. Но продолжал мириться с «болезнью» любимца и дальше.