По обе стороны экватора

Я вспоминаю, как в стремительно проносящиеся минуты заката голубое небо вдруг вспыхивало оранжевым пламенем. Почему так быстротечен заход солнца в этом городе? Почему так быстро проваливается оно за горизонт, погружая город в ночь?

Я вспоминаю сюрреалистическую картину площади Трех Властей при лунном свете, когда полусферы конгресса становятся похожими на только что приземлившиеся корабли — посланцы других миров, а стоящий тут же, поблизости, черный скульптурный дуэт воинов — «геррейрос» с пиками в руках видится первым патрулем инопланетян, ступившим на Землю. В памяти оживают невесомые, слегка прикоснувшиеся к земле хрупкими углами колонны дворца Альворада; буйное пламя фламбоянтов, бросающих розовые тени на серые стены зданий; зеленое одеяло газонов на красной, словно пропитанной кровью земле. Я вспоминаю все это и чувствую, что бессилен передать восторг, который охватывает человека, оказавшегося в этом фантастическом городе, где экспрессия графики Пикассо помножена на ослепительно яркую палитру Матисса и погружена в тропическую атмосферу Гогена.

Впрочем, стоит ли мне еще раз браться за описание созданной гением Лусио Косты и Оскара Нимейера бразильской столицы? Ведь столько уже о ней написано, что нечего, кажется, к сказанному добавить. Все восторги излиты, восклицательные знаки расставлены и напрочь израсходован запас превосходных степеней и цветистых эпитетов. В бесчисленных журналистских опусах и научных монографиях скрупулезно зафиксирована и вдохновенно воспета долгая история борьбы идей и мнений вокруг давно уже ставшего очевидным и необходимым переноса столицы страны из Рио-де-Жанейро, с побережья, в центр Бразилии. Рассказано и о том, что лишь в конце 50-х годов нынешнего столетия энергичный и честолюбивый президент Жуселино Кубичек решил наконец воплотить эти замыслы в жизнь. Хорошо известно, что на конкурсе проектов новой столицы победил даже не проект, а черновой эскиз Лусио Косты, в основе которого лежала самая простая из самых простейших идей: крест! Ничего проще этого урбанисты до сих пор не придумали. И не придумали они ничего логичнее. Действительно, когда человек хочет пометить что-либо знаком: «Это — мое!», будь то участок земли, хижина в лесу или место, где будет вырыт колодец, он ставит крест. Как примету собственности, как знак утверждения своей воли. Именно таким крестом «Это — мое!» утвердила себя новая столица в географическом центре страны на безмолвном плато, откуда до ближайшего города было тогда несколько сот километров. Крест, правда, получился не совсем правильным: его поперечные линии слегка опустились вниз, и он превратился в схематическое изображение самолета.

И об этом уже сказано и написано достаточно: «Город-самолет! В крыльях — жилые кварталы, в фюзеляже — административные здания, на носу — площадь Трех Властей, которую окружают конгресс, дворец президента и верховный суд». Все это уже хорошо известно. Известно, что воплощал «план-пилото», или, как мы говорим, «город-самолет», друг и ученик Лусио Косты Оскар Нимейер. Именно в его воображении и родились все эти дворцы и здания Бразилиа, словно пришедшие на землю из другого мира или предвосхитившие XXI век. Ничего подобного до того времени ни история архитектуры, ни градостроительная практика не знали. И когда задумываешься и начинаешь осознавать уникальность и беспрецедентность этой урбанистической революции, возникают вопросы: почему это стало возможным именно в Бразилии? Почему не в Аргентине, не в Индонезии, не в Японии или не в какой-нибудь из африканских стран? И почему это случилось именно сейчас, а не полвека назад? Или не сто лет спустя?

Я начал думать об этом еще в начале 60-х годов, когда лишь понаслышке, по статьям в газетах и журналах, по фотографиям познакомился с новорожденной бразильской столицей. И хотя с тех пор прошло уже более четверти века и за это время я неоднократно побывал в Бразилии, не раз беседовал с Нимейером, прочитал горы литературы, собрал обширное досье на эту тему, а все равно и сейчас не могу сказать, что нашел ответы и расставил все точки над «i». Сегодня я по-прежнему продолжаю размышлять на эти темы. И поэтому откажусь от принятого в этой книге жанра воспоминаний или путевых дневников. А вместо этого порассуждаю вместе с вами, читатель, о бразильской архитектуре вообще, о ее вершине — Бразилиа. Попытаюсь понять, почему строителем столицы был избран именно Нимейер: человек, отношения которого с властями никогда не отличались гармонией или хотя бы терпимостью? И продолжу поиски ответа на самый главный вопрос, который, видимо, поглощает и обнимает все предыдущие: кто же он такой, этот Оскар Нимейер? Человек, шагнувший к нам из будущего? Наивный идеалист или революционер? Мечтатель или бунтарь? Поэт или ученый?

Вряд ли можно дать на эти вопросы точные и безапелляционные ответы: служенье муз не терпит не только суеты, но и категоричности. Да я и не берусь за такую непосильную задачу, сознавая, что это было бы донкихотством и вызвало бы справедливый гнев и насмешки специалистов. Поэтому все, что будет сказано ниже, следует рассматривать лишь как гипотезу, более или менее достоверную. Я не берусь писать портрет Нимейера, ограничусь лишь несколькими штрихами к портрету. Да, именно так: не «портрет», а «информация к размышлению» о том, каким мог бы быть портрет этого удивительного, не укладывающегося в рамки стандартных представлений человека.

Родился он в 1907 году в старинном доме, принадлежавшем его деду, который был генеральным прокурором республики и министром — членом высшего федерального трибунала, но в наследство своим пятерым сыновьям оставил только этот особняк. В Бразилии, где казна считалась в те времена естественным и неиссякаемым источником пополнения фамильных достояний, дед Оскара мог послужить образцом неподкупности и честности, доходящих до наивности. Отец будущего архитектора был владельцем небольшой типографии, мать умерла рано, но на всю жизнь сохранились у маленького Оскара воспоминания о мире и покое, о добрых отношениях и дружбе, царившей в этом громадном доме, где бабушка с ключами за поясом хлопотала по хозяйству, кроткая, вечно одинокая тетушка отправлялась по утрам в церковь собирать пожертвования на благотворительные нужды, старшая кузина тайком подкармливала сладостями Оскара, который был всеобщим любимцем большой и дружной семьи. Учиться мальчика отдали в духовную семинарию, богобоязненная тетушка усердно старалась водить его на воскресные мессы, но он не стал все же добропорядочным и смиренным католиком. Да и вообще не стал верующим.

И учеником он не был прилежным и благонамеренным, хотя именно таким должны представлять его в детстве те, кто сейчас общается с этим тихим, интеллигентным, воспитанным человеком, который, похоже, никогда не способен голоса повысить и мухи обидеть. Наоборот, в детстве и юности он был законченным «повесой», учебе частенько предпочитал футбол, а сидению над книгами — бильярд, кабачки и ночные вылазки в богемные кварталы знаменитой рио-де-жанейрской Лапы — района, знаменитого в те далекие 20-е годы своими увеселительными заведениями и бурной ночной жизнью. Да, человек соткан из противоречий, и многие из тех, кто сегодня слушает спокойную, всегда хорошо аргументированную, почти изысканную речь «сеньора Оскара», вряд ли способны поверить, что в кругу близких друзей этот человек может обронить острое, далеко не литературное словцо, что он любит перебирать струны гитары, безжалостно перевирая любимые мелодии своей юности. Злые языки утверждают, впрочем, что он вообще способен сносно проиграть одну только знаменитую «Амелию», но один из самых близких его друзей, поэт Винисиус де Мораес, снисходительно отвечал скептикам: «Зачем Оскару гитара? Он творит музыку в бетоне и стекле своих дворцов».

Как и у любого бразильского мальчишки, одной из самых сильных страстей его детства и юности был футбол. К счастью, на этом поприще Оскар не добился многого: дошел всего лишь до юношеской сборной Рио-де-Жанейро, цвета которой защищал в матче со сборной Сан-Пауло в 1925 году. Но известно, что и в этой области не был он бездарен, или, как говорят в Бразилии, не оказался «деревянной ногой»: его даже приглашали в знаменитый клуб «Фламенго». Но, слава богу, говорят друзья, футбольная карьера молодого Оскара быстро угасла, ибо в душе его взяла верх другая, еще более сильная страсть — рисование. Занятие, конечно же, малопочтенное, с точки зрения отца и прочих близких и дальних родственников. Но отдадим им должное: рисовать Оскару они не мешали, хотя и не поощряли это увлечение. И именно через рисование юноша пришел к архитектуре. Это было неожиданно, это получилось «противу правил» и против моды. Модно в то время было идти в адвокатуру. А у внука генерального прокурора республики никаких препятствий на этом пути, конечно же, не могло возникнуть, но вот, поди же ты, вопреки осторожным советам домашних и к невысказанному, но и нескрываемому ими разочарованию подался он в Национальную школу изящных искусств. А затем стал работать чертежником в маленьком архитектурном ателье молодого, но уже известного градостроителя Лусио Косты.