Москва и москвичи

так: ходят малые по толкучке, на плечах у них перекинуты связки штанов, совершенно новеньких, только что сшитых, аккуратно сложенных. - Почем штаны? - По четыре рубля. Нет, ты гляди, товар-то какой... По случаю аглицкий кусок попал. Тридцать шесть пар вышло. Вот и у него, и у него. Сейчас только вынесли. Покупатель и у другого смотрит. - По три рубля... пару возьму. - Эка! - Ну, красненькую за трое... Берешь? - По четыре... А вот что, хошь ежели, бери всю дюжину за три красных... У покупателя глаза разгорелись: кому ни предложи, всякий купит по три, а то и по четыре рубля. А сам у того и другого смотрит и считает,- верно, дюжина. А у третьего тоже кто-то торгует тут рядом. Сторговались за четвертную. Покупатель отдает деньги, продавец веревочкой связывает штаны... Вдруг покупателя кто-то бьет по шее. Тот оглядывается. - Извини, обознался, за приятеля принял! Покупатель получает штаны и уходит. Приносит домой. Оказывается, одна штанина сверху и одна снизу, а между ними - барахло. Сменили пачку, когда он оглянулся. Купил "на грош пятаков"! Около селедочниц, сидящих рядами и торгующих вонючей обжоркой, жулья меньше; тут только снуют, тоже шайками, бездомные ребятишки, мелкие карманники и поездошники, таскающие у проезжих саквояжи из пролеток. Обжорка-их любимое место, их биржа. Тухлая колбаса в жаровнях, рванинка, бульонка, обрезки, ржавые сельди, бабы на горшках с тушеной картошкой... Вдруг ливень. Развал закутывает рогожами товар. Кто может, спасается под башню. Только обжорка недвижима-бабы поднимают сзади подолы и окутывают голо[65] ву... Через несколько минут опять голубое небо, и толпа опять толчется на рынке. После дождя и в дождь особенно хорошо торгуют обувью. В одну из палаток удалось затащить чиновника в сильно поношенной шинели. Его долго рвали пополам два торговца - один за правую руку, другой за левую. За два рубля чиновник покупает подержанные штиблеты, обувается и уходит, лавируя между лужами. Среди торговцев - спор: - Не дойдет! - Дойдет! - На пару пива? - На скольки? - На четверть часа. - Пошло. - Нет, бриться идет! Чиновник уселся на тумбу около башни. Небритый и грязный цирюльник мигнул вихрастому мальчишке, тот схватил немытую банку из-под мази, отбежал, черпнул из лужи воды и подал. Здесь бритье стоило три копейки, а стрижка - пять. По утрам, когда нет клиентов, мальчишки обучались этому ремеслу на отставных солдатах, которых брили даром. Изрежет неумелый мальчуган несчастного, а тот сидит и терпит, потому что в билете у него написано: "бороду брить, волосы стричь, по миру не ходить". Через неделю опять солдат просит побрить! - Ну, недорезанный, садись! - приглашает его на тумбу московский Фигаро. Я любил останавливаться и подолгу смотреть на эту галдящую орду, а иногда и отдаваться воле зазывал. Идешь по тротуару мимо лавок, а тебя за полы хватают. - Пожалте-с, у нас покупали! Тащат и тащат. Хочешь не хочешь, заведут в лавку. А там уже обступят другие приказчики: всякий свое дело делает и свои заученные слова говорит. Срепетовка