М. А. Бакунин

Вообще, въ семьѣ Герцена Бакунинъ фаворомъ не пользовался. Бакунинъ чувствовалъ это очень хорошо, хотя и дѣлалъ bonne mine au mauvais jeu. Не заблуждался онъ относительно чувствъ къ нему и самого Александра Ивановича. «А пришлите мнѣ посмертную, недавно напечатанную книгу Герцена, — пишетъ Бакунинъ Огареву въ концѣ 1871 года. Непремѣнно пришли. Онъ, говорятъ, много толкуетъ и, разумѣется, съ фальшивою недоброжелательностью, кислосладкою симпатіей обо мнѣ. Надо же мнѣ прочесть, а, пожалуй, и отвѣтить».

Наилучшимъ доказательствомъ, что Бакунинъ не только хвалился и щеголялъ великодушіемъ, выставляя себя неспособнымъ къ мщенію, является его отношеніе къ Карлу Марксу. Великій теоретикъ соціалъ-демократіи переживалъ періодъ германско-націоналистическихъ пристрастій въ то самое время сороковыхъ годовъ, когда Бакунинъ пылалъ мечтами переустройства всего славянскаго міра на началахъ соціалистической федераціи. Нѣмецкая печать, даже самая передовая, и Карлъ Марксъ во главѣ ея, относилась съ отвращеніемъ и ненавистью къ Пражскому славянскому съѣзду 1848 года, гдѣ Бакунинъ сыгралъ господствующую роль, и къ послѣдующей Пражской революціи, гдѣ тотъ же Бакунинъ планировалъ вооруженное сопротивленіе противъ Виндишгреца и Шварценберга. Въ слѣдующемъ 1849 году, бывшій артиллерійскій офицеръ николаевской арміи М. А. Бакунинъ оказался диктаторомъ и главнокомандующимъ революціонной защиты Дрездена: самый знаменитый актъ въ біографіи Бакунина. По взятіи Дрездена королевскими войсками, М. А. былъ схваченъ въ Хемницѣ, посаженъ въ крѣпость Кенигштейнъ, а затѣмъ выданъ саксонскимъ правительствомъ австрійскому. Оба правительства приговорили его къ смертной казни и оба помиловали, вопреки собственной волѣ Бакунина: «предпочитаю быть разстрѣляннымъ!» отвѣчалъ онъ на предложеніе подать саксонскому королю просьбу о помилованіи. Смертная казнь была замѣнена пожизненнымъ-заключеніемъ въ австрійской крѣпости Ольмюцъ. Здѣсь Бакунинъ пробылъ шесть мѣсяцевъ, прикованный къ стѣнѣ, Русское правительство потребовало его выдачи, какъ заочно осужденнаго эмигранта. Австрійцы обрадовались случаю отдѣлаться отъ опаснаго арестанта, и въ маѣ 1841 г. Ольмюцъ смѣнился для Бакунина Петропавловкою, потомъ Шлиссельбургомъ. Здѣсь онъ оставался до смерти Николая I. Александръ II вычеркнулъ имя Бакунина изъ своей коронаціонной амнистіи, но, склоняясь на просьбу его матери, измѣнилъ родъ наказанія: изъ Шлиссельбургской одиночки Бакунинъ былъ переброшенъ на вѣчное поселеніе въ Восточную Сибирь.

Въ это тяжелое семилѣтіе, когда жизнь Бакунина тянулась сплошнымъ мартирологомъ, группа нѣмецкихъ демократовъ, окружавшая Карла Маркса, къ сожалѣнію, вела себя по отношенію къ русскимъ революціонерамъ за границею болѣе, чѣмъ некорректно, — прямо таки враждебно и въ высшей степени коварно. Недоброжелательныя атаки выдержали и Герценъ, и Огаревъ, но самая оскорбительная и нечестная выходка руссофобіи была сдѣлана Карломъ Марксомъ противъ Бакунина. Въ то время, какъ герой Праги и Дрездена послѣдовательно мучился цѣпями и цынгою въ Кенигштейнѣ, Ольмюцѣ и Шлиссельбургѣ, газета Карла Маркса распространила о немъ грязную сплетню-клевету, будто Бакунинъ былъ агентомъ-провокаторомъ русскаго правительства. Въ доказательство ссылались на какой-то, якобы компрометтирующій, разговоръ о Бакунинѣ между знаменитою писательницею Жоржъ-Зандъ и Ледрю-Ролленомъ. Бакунинъ, сидя въ крѣпости, разумѣется, ничего не подозрѣвалъ, въ то время, какъ, по справедливому замѣчанію Герцена, «клевета толкала его на эшафотъ и порывала послѣднее общеніе любви между мученикомъ и сочувствующею ему массою». Къ счастію, другу Бакунина, композитору Рейхелю, удалось разрушить гадкую сплетню, при энергичномъ содѣйствіи самой Жоржъ-Зандъ, возмущенной злоупотребленіемъ ея имени противъ Бакунина, какъ заслуженнаго революціонера и личнаго ея друга. Однако, подъ вліяніемъ все того же Марксова кружка, грязь эта вздувалась и противъ Герцена, и противъ Бакунина еще неоднократно — даже въ Лондонѣ. Въ 1869 году Бакунинъ въ письмѣ къ Герцену характеризуетъ Маркса, какъ «зачинщика и подстрекателя всѣхъ гадостей, взводимыхъ на насъ». Впослѣдствіи, многолѣтняя вражда двухъ титановъ революціи, осложненная вмѣшательствомъ Утина, который былъ далеко не титанъ, но большой мастеръ вести партійную интригу, кончилась, какъ извѣстно, очень печально для Бакунина: Марксъ выбросилъ его за бортъ соціалистической революціи, изгнавъ въ 1873 году изъ Интернаціонала.

Какъ же отвѣчалъ на выходки Маркса Бакунинъ? Вотъ строки того же самаго письма, въ отвѣтъ на упрекъ болѣе чуткаго къ оскорбленіямъ Герцена, который не любилъ оставлять обидъ безъ расплаты и умѣлъ на уколъ словомъ-булавкою отвѣчать ударомъ слова-кинжала. «Почему я пощадилъ Маркса и даже похвалилъ, назвавъ великаномъ? По двумъ причинамъ, Герценъ. Первая причина — справедливость. Оставивъ въ сторонѣ всѣ его гадости противъ насъ, нельзя не признать, я, по крайней мѣрѣ, не могу не признать за нимъ огромныхъ заслугъ по дѣлу соціализма, которому онъ служитъ умно, энергически и вѣрно вотъ ужъ скоро 25 лѣтъ и въ которомъ онъ, несомнѣнно, опередилъ насъ всѣхъ. Онъ былъ однимъ изъ первыхъ, чуть ли не главнымъ основателемъ Интернаціональнаго Общества. А это въ моихъ глазахъ заслуга огромная, которую я всегда признавать буду, что бы онъ противъ насъ ни дѣлалъ». Вторая причина, выставляемая Бакунинымъ въ самозащиту отъ Герценовыхъ насмѣшекъ, относится къ области партійной полемики и тактики и дышитъ тѣмъ наивнымъ маккіавелизмомъ, въ которомъ Бакунинъ былъ такъ необычайно хитеръ и ловокъ на словахъ и такъ изумительно неуклюжъ и неудаченъ на дѣлѣ. Бѣдная «Большая Лиза!» Всякій разъ, что она начинала плутовать и талейранствовать, она немедленно попадалась на мѣстѣ преступленія самымъ позорнымъ и смѣхотворнымъ образомъ. Дипломатическаго таланта у Бакунина не было достаточно даже для того, чтобы выманить, по порученію Нечаева, у дочери Герцена рисунокъ для революціонной печати — мужика съ топоромъ. А въ крикливой ссорѣ Нечаева съ m-lle Герценъ, изъ-за уклончивости ея поступить въ его «русское революціонное общество», Бакунинъ, хотя былъ всецѣло на сторонѣ Нечаева, не выдержалъ характера, когда тотъ нагрубилъ его любимицѣ Натѣ, и рѣзко оборвалъ его. Такъ было всегда и во всемъ. Бакунинъ годился на всякую политическую дѣятельность, кромѣ дипломатической. Онъ былъ страстный конспираторъ, но дипломатъ — никакой. Начиная уже съ того, что, по размашистой натурѣ своей, никогда не умѣлъ держать языкъ за зубами. Въ одномъ письмѣ 1862 года Герценъ, раздраженный польскими дѣлами, безжалостно перечисляетъ «Большой Лизѣ» рядъ лицъ, пострадавшихъ такъ или иначе отъ нескладныхъ и разсѣянныхъ ея экспансивностей. «Большая Лиза» была болтлива и любопытна. Герценъ, Бѣлинскій, Тургеневъ, Катковъ и др., всѣ друзья молодости, жалуются на страсть Бакунина «быть стокомъ сплетней» (выраженіе именно Тургенева). Въ 1840 году страстишка эта довела Бакунина до весьма грязнаго столкновенія съ Катковымъ; послѣдній далъ ему пощечину, при встрѣчѣ въ квартирѣ Бѣлинскаго, въ Петербургѣ. Бакунинъ вызвалъ Каткова на дуэль, но поединокъ не состоялся потому что Бакунинъ, пофилософствовавъ, какъ Рудинъ предъ Волынцевымъ, созналъ себя неправымъ и драться не пожелалъ. Отзывы друзей о Бакунинѣ въ этомъ періодѣ его жизни ужасны. Огаревъ честитъ его «длиннымъ гадомъ» и «подлецомъ», Герценъ — «талантомъ, но дряннымъ человѣкомъ», Бѣлинскій и Боткинъ — «трусомъ» и т. д. Что Бакунинъ менѣе всего былъ трусомъ, это наглядно доказали Прага, Дрезденъ, Парижъ и Болонья. А обычная легкость его въ отношеніяхъ съ людьми сказалась тѣмъ обстоятельствомъ, что два или три года спустя, онъ, за границею, какъ ни въ чемъ не бывало, дружески исполняетъ какія-то порученія своего недавняго оскорбителя, Каткова. Этотъ былъ человѣкъ другого закала, обидъ не забывалъ и жажду мщенія хранилъ свято. Въ 1859 году, Бакунинъ, ссыльный въ Иркутскѣ на поселеніи, обратился къ Каткову, на правахъ слишкомъ двадцатилѣтнихъ отношеній знакомства и дружбы, съ денежною просьбою. Катковъ, конечно, отказалъ, а письмо сохранилъ и, двѣнадцать лѣтъ спустя, воспользовался имъ, въ 1870 г., чтобы облить Бакунина грязью, какъ будто бы безчестнаго и наглаго попрошайку, не умѣющаго жить иначе, какъ на чужой счетъ. Злоба и мстительная радость слишкомъ ярко сквозятъ въ этомъ письмѣ, и, читая его, не за Бакунина грустно и совѣстно.