Атомная бомба

«Через законсервированные на некоторое время каналы Василевский наладил связь с Понтекорво в Канаде и некоторыми специалистами Чикагской лаборатории Ферми, минуя нашу резидентуру в Нью-Йорке. Понтекорво сообщил Василевскому, что Ферми положительно отнесся к идее поделиться информацией по атомной энергии с учеными стран антигитлеровской коалиции».

Скрывать свои работы от советских ученых их коллеги на Западе не хотели. Они понимали, что СССР ведет жестокую войну против фашизма, и в ней каждый считал себя вправе по мере сил помогать нам.

Еще в 1942 году Бруно Понтекорво сообщил в Москву: «Итальянский мореплаватель достиг Нового Света». Эта фраза означала, что Ферми пустил атомный реактор под трибунами Чикагского стадиона. По мнению итальянских физиков, их коллеги в СССР обязательно должны знать об этом.

Разведка получала подробную информацию о научных исследованиях по атомной проблеме, и вся она поступала Курчатову.

Кстати, независимо от Клауса Фукса Понтекорво передал подробный отчет о первой атомной бомбе. Информация английского и итальянского ученых совпала, что свидетельствовало об успехе «Манхэттенского проекта».

И вновь рассказывает Павел Судоплатов:

«В 1945 году за успешную работу в разработке линии Ферми в США Василевский был назначен моим заместителем по отделу «С». Почти два года он возглавлял отдел научно-технической разведки в НКВД, а потом в Комитете информации – нашем центральном разведывательном ведомстве, существовавшем с 1947 по 1951 год. Василевский был уволен из органов безопасности в 1948 году – стал одной из первых жертв начавшейся антисемитской кампании. В апреле-июне 1953 года он начал вновь работать в аппарате, но его вновь уволили – теперь уже по сокращению штатов как «подозрительного» человека».

Все-таки «странные», мягко говоря, были у нас нравы и времена! Одного из лучших специалистов страны убирают из органов: не поэтому ли началась деградация нашей разведки?!

Но прежде чем это случилось, Льву Петровичу Василевскому еще предстояло решить несколько сложнейших проблем. И их можно назвать кратко так: «Бруно Понтекорво. Нильс Бор. Фредерик Жолио-Кюри».

Бруно Понтекорво. Василевский встречается с ним в Швейцарии и Италии. Он приезжает туда вместе с Любовью Орловой как член делегации деятелей культуры.

Элегантный, прекрасно одетый, безукоризненно воспитанный и великолепно говорящий по-французски Василевский произвел на супружескую киночету Александров – Орлова наилучшее впечатление. Лев Петрович рассказывал нам, что Григорий Александров чуть ли не предложил ему сняться в главной роли в его новом фильме. Причем героиней ленты стала бы, конечно же, Любовь Орлова. «Боюсь, что их брак мог быть дать трещину, – подшучивал Василевский, – и я вынужден был отказаться, чтобы не погасла их общая звезда на кинонебосклоне!»

В 1950 году ситуация резко изменилась: был арестован Клаус Фукс. Василевский убедил начальство, что рано или поздно западные спецслужбы зафиксируют его контакты с Понтекорво. Было принято решение о его переезде в СССР.

По данным одних, он приехал через Финляндию.

Другие источники утверждают, что Понтекорво поднялся на борт советского судна в Канаде…

Так или иначе, но выдающийся физик начал работать в Дубне. Он стал академиком, очень известным ученым. Никакого отношения к созданию ядерного оружия после своего приезда в СССР не имел…

Обедать с Василевским в Доме литераторов любил Это напоминало академику о его молодости, такой необычной и такой романтичной. Нет, он не жалел о прошлом, потому что был всегда убежден, что служит миру и благу людей.

А Василевскому предстояло решить еще одну проблему – «Нильс Бор».

В Копенгаген приехал один из офицеров разведки – физик Терлецкий. Он заручился рекомендациями в Москве, в частности, письмом Капицы. Василевский под фамилией «Гребецкий» обеспечивал контакты с Нильсом Бором. На самом деле цель поездки Терлецкова была простой: надо было выяснить детали того, как создавалась атомная бомба в США. Как известно, Бор и другие физики решили поделиться секретами атомной бомбы с мировой общественностью и советскими учеными. Они считали, что только в этом случае можно будет избежать всемирной ядерной катастрофы.

Терлецкий задал множество вопросов Бору. Великий физик не скрывал того, что знает, и отвечал открыто и подробно.

Пожалел ли он об этом позже?

Сам Нильс Бор никогда об этом не говорил и не писал. Мне кажется, он считал, что разговором с Терлецким он выполнил свой долг перед советской наукой.

А Василевскому еще предстояло встретиться в Париже с Жолио-Кюри. И вновь его миссия была необычной.

В конце 1944 года французский физик обратился к советскому правительству с предложением сотрудничества по использованию атомной энергии. Было решено направить какого-нибудь физика для встречи с Жолио-Кюри в Париже.

И.В. Курчатов набросал тезисы будущей беседы с Жолио-Кюри. В частности, он советовал разведчикам:

«В беседе следует, по-моему, исходить с нашей стороны из тех точек зрения на практические возможности использования энергии урана, которые установились в Союзе в 1941 году перед началом Отечественной войны…

Итак, основная трудность в решении всей проблемы, в частности, в осуществлении бомбы, заключается в необходимости технически решить задачу выделения больших количеств изотопа урана-235. Все, что было опубликовано в журнальной литературе, ограничивалось работами американского ученого Нира, в которых описаны методы выделения этого изотопа в количествах примерно в одну миллионную долю грамма в сутки.

Поэтому в беседе естественно выразить сомнение в том, что найдены новые решения, и спросить, какие успехи достигнуты в методах выделения больших количеств урана-235 и на чем основаны эти методы.

Ответ здесь должен быть очень интересным, даже если он будет дан в самой общей форме, так как мы знаем, что выделение урана-235 успешно проводится при помощи специальных диффузионных машин и магнитным методом. Таким образом, ответ покажет, насколько собеседник в курсе дел или правдив в своих сообщениях…»

«Экзамен» Фредерик Жолио-Кюри выдержал. Не было сомнений в том, что он хорошо информирован и что он готов работать вместе с советскими учеными.

Летом 1945 года Ф. Жолио-Кюри обращается к президенту Академии наук СССР:

«Я хотел бы иметь беседу с В.М. Молотовым или И.В. Сталиным по вопросу об использовании внутриатомной (ядерной) энергии. Начиная с января 1939 г. по июнь 1940 г. мне удалось во Франции совместно с моими учениками добиться некоторых результатов, которые показывают, что эти исследования представляют большой интерес промышленной и военной точек зрения.

Начиная с 1942 г. эти исследования проводились независимо, в очень большом масштабе в США и в меньшем масштабе англичанами в Канаде (при участии нескольких моих учеников). Результаты, уже полученные в этих странах, указывают на большое значение этих работ.

Практическое осуществление их в относительно короткий срок возможно лишь в большой стране (располагающей сырьем и развитой промышленностью). Во Франции мы располагаем хорошими специалистами по указанным вопросам. Мне хотелось бы, в случае, если это представляется возможным, установить связь между французской группой и работниками Советского Союза».

Президент АН СССР В.Л. Комаров сразу же пересылает письмо Жолио-Кюри Сталину. При этом он замечает:

«По моему глубокому убеждению, работы по использованию внутриатомной (ядерной) энергии могут в ближайшем будущем вызвать коренной переворот в промышленной и военной технике и Советский Союз должен стать ведущим центром в этой области».

Оба крупных ученых интуитивно чувствуют, что наука стоит на грани принципиально новых открытий. Но они не догадываются, что от страшных событий ХХ века – ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки – их отделяют уже не месяцы, а недели.

1 июля 1945 года к президенту Академии наук обращается член-корреспондент АН СССР Я.И. Френкель. Он сообщает, что Жолио-Кюри так и не дождался ответа на свое предложение о сотрудничестве и уехал во Францию. Но ему, Френкелю, он сказал, что готов в любое время прилететь в Москву, чтобы обсудить свое предложение.