Призмы

Почему на Берлин? Потому что финал кубка состоится в Западном Берлине. Финал в Берлине еще впереди, но к концу матча в Яд-Элияху трибуны уже скандировали в сладком трансе: "Кубок — наш!!!", ничуть не смущаясь таким рискованным предвосхищением событий. Назавтра болельщики ринулись заказывать авиационные билеты в Германию и в один день расхватали три тысячи билетов.

Цены в стране растут, учителя, врачи, медсестры бастуют, перед Кнесетом состоялась массовая демонстрация земледельцев. Они жаловались на то, что правительство пускает их по миру и в знак протеста метали за ограду парламентского двора специфические еврейские снаряды: живых кур и петухов. Слетать на баскетбольный матч в Берлин стоит от четырнадцати до двадцати пяти тысяч лир. Вот и пойми наше тяжелое экономическое положение.

Гораздо легче понять негра, от избытка чувств раздевшегося догола. А победа-то была всего лишь над дружественной нам Испанией. Стоит ли в таком случае удивляться массовому ночному купанию болельщиков после победы "Маккаби" в позапрошлом полуфинале кубка над бронетанковой ЦСКА. Правда, народ прыгал в фонтан на центральной площади Тель-Авива исключительно в одетом виде. Почему? Потому, что в минуты национального триумфа стыдно заботиться о костюме! По одним данным, в триумфе участвовало сто тысяч промокших костюмов, по другим — двести. Тель-Авив в ту ночь, кажется, превзошел Париж после взятия Бастилии.

Наши учителя жизни такое поведение строго осудили. Плебейство! Инфантильность! Согласен, хотя в таком случае придется причислить к инфантильным плебеям самого себя. В стране, откуда я приехал, я тоже неистово болел при каждой международной спортивной встрече. Конечно, за гостей. Увы, чаще побеждали хозяева, что вполне объяснимо, если учесть их самую прогрессивную в мире систему профессионального любительства.

Если в стране, где я теперь живу, у меня случится инфаркт, то от волнения за тель-авивскую "Маккаби". Тем более, что со спортом в стране "Маккаби" ситуация прямо противоположна той, что в стране ЦСКА: по данным того же "Маарива", Израиль находится на последнем месте в мире по государственным ассигнованиям на спорт. Поэтому у нас есть одна-единственная команда, которой под силу поединки с лучшими зарубежными соперниками.

Нашим болельщикам, кроме нее, не на кого надеяться, но уж зато накал страстей грозит взорвать огромный крытый стадион Яд-Элияху в Тель-Авиве. Кому мало глотки, тот запасается дудками, свистульками и трещотками. Один болельщик приволакивал на трибуну два стальных баллона со сжатым воздухом, к которым он подключал сирену. Теперь умельца не видать, выпроводила полиция: и без его сирены бетон "колышется".

К началу международного матча с участием "Маккаби" улицы пустеют, как по сигналу воздушной тревоги: население бежит к ближайшему телевизору.

Сначала на экране заставка. С фанфарами. Потом

— вступительное слово главного комментатора. Потом

— интервью с тренерами соревнующихся команд. Тренер-гость, как правило, настроен оптимистично. Похвалив "Маккаби", он обещает у нее выиграть. Тренер "Маккаби" настроен хмуро. Он выражает надежду не проиграть. Он боится не столько соперников, сколько народного гнева. Затем показывают трибуны. Матч с "Реалом" почтило своим присутствием пять министров, дав повод газетам язвительно заметить, что на стадионе можно было устроить заседание правительства. Наконец, свисток — и на площадку обрушивается первый стон трибун.

Я не буду описывать игру, это дело специалистов. Специалисты говорят, что обе стороны превзошли себя и показали класс, близкий к уровню американского профессионального баскетбола. Навязчивая идея догнать и перегнать Америку меня, профана, всегда ужасно смешила. Смешны мне эти разговоры и здесь. К тому же, с меня хватило и того бешеного переживания, которое доставил мне и всему инфантильному Израилю этот матч с его счастливым концом.

Эпикуреец из Меа-Шеарим

Поговорим о рабби Арье Лейб Вайсфише, о документальном фильме израильского телевидения про эту личность, словно вынырнувшую из путанного, но удивительного сна.

Представьте себе Иерусалим, где схлестнулись и люди и храмы, где любовь и ненависть, отчаяние и надежда продолжают витать и в ночной тишине, застывающий еще засветло, как вода в горном озере.

А в Иерусалиме среди всех его кварталов, налитых до краев, словно канистры с бензином, национальными, религиозными и политическими страстями, представьте себе квартал Меа-Шеарим. Завешенные бельем, залепленные самодельными афишками старые низкие дома из грубого камня, в грубых решетках с железными лестницами и переходами, точно казармы нищего воинства. Да они и в самом деле казармы "Нетурей карта", то есть секты "Стражей города", стражей Храмового города Иерусалима. Молитвами и воззваниями, расклеенными на стенах, а порой и булыжником, секта бережет Иерусалим от еврейских еретиков, от крамольного сионистского государства, покусившегося на роль Мессии, сиречь нарушившего волю Неба.

А теперь в этом квартале представьте себе что-то вроде пещеры или кельи, неприбранной, как жилье, где не различают дня и ночи. В тусклом освещении верстак, колченогий стол, стеллаж с книгами и койка.

Запах несвежей постели, старых книг и сыромятной кожи, из которой обитатель этого жилья нарезает ремни тфиллин. Тиски, стамески, клей. У хозяина худые руки с большими кистями мастерового. Он кормится угодным Богу ремеслом. Он носит платье установленного покроя, как бы заменяющее членам секты униформу. Черное сукно под стать черным пейсам и бородке. Обладатели подобной одежды на порог к себе не пускают безбожников, тем более с таким измышлением дьявола, как телевизионная камера. На улице они прячут от нее лицо за шляпу, молитвенник или наскакивают на объектив с растопыренной пятерней. Обитатель же пещеры снимается с большим удовольствием, да еще пускается в опасные рассуждения. Свободомыслие у членов "Нетурей карта" — смертный грех, а рабби Арье Лейб Вайсфиш не просто растекается мыслью по древу, но и превозносит гоя Фридриха Ницше. Вот так.

Прошу не забывать, где звучат эти речи. В самом сердце квартала Меа-Шеарим! Каким образом Вайсфиша не побивают каменьями, понять невозможно. У "Нетурей карта" сживают со свету за куда более мелкие провинности. А рабби Арье жив-здоров и даже в прекрасной форме. Тощ, но мускулист и проворен, как породистая борзая. По части психической он еще здоровее. У него зоркий глаз и острый язык. Он знает настроение умов не только в своей твердокаменной слободке, но и на беспутной израильской улице. Знает и довольно иронически относится и к тем, и к другим. И все же, с одной стороны, он не отказывается от своей секты, а с другой — держит у себя в пещере кощунственный патефон и в курсе последних израильских новинок эстрадной музыки. Вопреки своей аскетической внешности реб Арье Лейб Вайсфиш, в сущности, эпикуреец. Пирует напропалую среди угрюмых стоиков. Только вместо виноградного напитка услаждает себя бальзамом неистощимой человеческой мысли. Черпает наслаждения из собственной черепной коробки, из работы серого вещества. Все прочее — по боку. В том числе и супругу, и одиннадцать произведенных на свет детей. Дома наслаждаться ему, конечно, мешают, так что домой он заглядывает крайне редко, например, для съемок документального фильма. Не за Ницше его отлупить бы, а за сирот при живом отце, но что толку — рабби Арье неисправим. "Можешь не прятаться от камеры, — снисходительно разрешает он жене. — Телевидение тебе уже не испортит свадьбы".

Ну а Ницше — почему именно Фридрих Ницше? Потому что Вайсфиш открыл для себя и проповедует другим, что Гитлер фальсифицировал идею этого философа. Идею о сверхчеловеке следует понимать не в смысле расового превосходства или господства одной нации над другой, а как гимн интеллектуальной элите. Кто не мыслит, тот влачит существование животного. А кто пробует еще и вылущить зерно истины из шелухи лжи, тому требуется огромное мужество. Он, Вайсфиш, с помощью книг проделал в своей пещере самые рискованные путешествия человеческой мысли, все самые грандиозные ее прорывы к добру и к правде и не нашел более честного и бесстрашного капитана, чем великий немец. Ницше, утверждает рабби Арье, как никто другой в мире, понимал достоинства иудаизма и евреев. Ежели бы его, Вайсфиша, впустили в Восточную Германию, он поклонился бы праху немецкого философа.