Булгаков

В Под п. проявился свойственный Булгакову бытовой антисемитизм. Он всячески подчеркивает еврейскую национальность несимпатичных ему людей, вроде издателя "Белой гвардии" З. Л. Каганского или некоторых руководителей "Накануне". Возможно, подобное отношение к евреям укрепилось у него еще в семье. Так, А. И. Булгаков, отец писателя, в статье "Современное франкмасонство" (1903) с тревогой отмечал, что "в настоящее время ряды франкмасонских лож наполняются евреями" и "понятное дело, что от таких лож нельзя ожидать ничего доброго для христианства". В Под п., например в записи в ночь с 20 на 21 декабря 1924 г., осуждаемые писателем действия французского премьера Эдуарда Эррио (1872-1957), который "этих большевиков допустил в Париж", объясняются его мнимо-еврейским происхождением: "У меня нет никаких сомнений, что он еврей. Люба (Л. Е. Белозерская. - Б. С.) мне это подтвердила, сказав, что она разговаривала с людьми, лично знающими Эррио. Тогда все понятно". А отзываясь о публике, посещающей "Никитинские субботники", организованные создателем одноименного издательства литературоведом Е. Ф. Никитиной (1893-1973), писатель в ночь на 28 декабря 1924 г. подчеркивал, что это - "затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев". В донесении анонимного агента ОГПУ от 10 ноября 1928 г. содержится сходный по духу булгаковский отзыв: "О "Никитинских субботниках" Булгаков высказал уверенность, что они - агентура ГПУ".

В то же время черносотенно-погромных настроений Булгаков не разделял и, как видим, осуждал за подобные настроения в прошлом А. В. Бобрищева-Пушкина. Характерно, что в двух известных до сих пор булгаковских фельетонах, "Грядущие перспективы" и "В кафэ", нет ни следа антисемитизма, хотя цензура ОСВАГа не препятствовала антисемитским публикациям, например, того же В. В. Шульгина и наверняка не стала бы изымать антиеврейские пассажи и из булгаковских фельетонов.

В 20-е годы Булгаков уже не был монархистом. 15 апреля 1924 г. в связи со слухами, что по Москве ходит манифест великого князя Николая Николаевича (1856-1929), которого часть русских монархистов считала претендентом на престол, писатель раздраженно заметил: "Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало".

В Под п. Булгаков уже окончательно осознает писательство, как единственное дело своей жизни. Например, 30 сентября 1923 г. он с удовлетворением констатировал: "В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я хорошо написал". Такая уверенность в Под п. проявилась у него только по отношению к рассказу "Богема". 4 января 1925 г. в связи с его публикацией в журнале "Красная новь" Булгаков записал: "Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке. Эту вещь я сегодня перечитал, и она мне очень нравится... Кажется, впервые со знаменитой осени 1921-го года (времени приезда в Москву. - Б. С.) позволю себе маленькое самомнение и только в дневнике, - написан отрывок совершенно на "ять", за исключением одной, двух фраз". Но порой писателя охватывали сомнения: 26 октября 1923 г. Булгаков признавался: "Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого.

Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить".

Свои убеждения, политические и эстетические, писатель выразительно определил в записи 30 сентября 1923 г. (в скобках поставив старый стиль 17 сентября) в связи с двухлетней годовщиной приезда в Москву: "Вероятно, потому, что я консерватор до... "мозга костей" хотел написать, но это шаблонно, ну, словом, консерватор, всегда в старые праздники меня влечет к дневнику... Два года! Многое ли изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и все таким же изнутри". Подобные взгляды выразились в неприятии коммунистов и революции. Даже в письме к правительству от 28 марта 1930 г. Булгаков осторожно указывал на свой "глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции". В дневнике 26 октября 1923 г., характеризуя соседа пекаря, писатель выразился гораздо определеннее: "В голове у малого то же, что и у всех, - себе на уме, прекрасно понимает, что большевики жулики, на войну идти не хочет, о международном положении никакого понятия. Дикий мы, темный, несчастный народ". Что же касается литературы, то здесь булгаковский консерватизм выразился в неприятии русского авангарда, в частности, прозы А. Белого. 16 января 1925 г. Булгаков зафиксировал впечатления от состоявшегося накануне, 14 января, в кружке П. Н. Зайцева чтения Белым воспоминаний о Валерии Брюсове (1873-1924): "Белый в черной курточке (вольный или невольный булгаковский каламбур. - Б. С.). По-моему, нестерпимо ломается и паясничает.

Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор... символисты... В общем, пересыпая анекдотиками, порой занятными, долго нестерпимо говорил... о каком-то папоротнике... о том, что Брюсов был "Лик" символистов, но в то же время любил гадости делать...

Я ушел, не дождавшись конца. После "Брюсова" должен был быть еще отрывок из нового романа Белого. Merci" (по иронии судьбы этот роман, "Московский чудак", несший в себе влияние повести "Роковые яйца", 20 сентября 1926 г. был подарен Белым Булгакову).

6 ноября 1923 г. Булгаков записал в Под п.: "Теперь я полон размышления и ясно как-то стал понимать - нужно мне бросить смеяться. Кроме того - в литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь. Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе... Страшат меня мои 32 года и брошенные на медицину годы, болезни и слабость... Я буду учиться теперь. Не может быть, чтобы голос, тревожащий меня сейчас, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним - писателем. Посмотрим же и будем учиться, будем молчать".

Писатель высоко оценивал реалистическую прозу даже "несимпатичного" Горького, а свое литературное будущее связывал уже не с сатирой и юмором, а с произведениями серьезного жанра, вроде эпической "Белой гвардии". Правда, насчет художественного значения романа его терзали сомнения, отразившиеся и в Под п. 5 января 1925 г. Булгаков записал: "Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и "Белая гвардия" не сильная вещь". Ему не дано было предугадать тогда, что подлинную славу принесет последний роман "Мастер и Маргарита", где эпическое соседствует с сатирическим, юмор с демонологией, а философия - с московским бытом.

В Под п. зафиксирована также булгаковская вера в Бога и возмущение воинствующим атеизмом коммунистов, их глумлением над Христианством, в частности, в статьях "Безбожника". 5 января 1926 г. писатель так передал свои впечатления от этого атеистического журнала: "Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены... Большинство заметок в "Безбожнике" подписаны псевдонимами. "А сову эту я разъясню" (цитата из повести "Собачье сердце" - Б. С.)". Здесь Булгаков нападки на Христа связывает с еврейским происхождением большинства авторов "Безбожника". "Разъяснил" он их в "Мастере и Маргарите", сатирически показав циничный атеизм Михаила Александровича Берлиоза и бездумный - Ивана Бездомного.

"ПОЛОТЕНЦЕ С ПЕТУХОМ", рассказ. Опубликован: Медицинский работник, М, 1926, №№33, 34, с подстрочным примечанием: "Из книги "Записки юного врача". В рассказе, которым Булгаков собирался открыть цикл "Записки юного врача", описан приезд главного героя в земскую Мурьинскую больницу в 40 верстах от уездного города Грачевки в Смоленской губернии 17 сентября 1917 г. В основе П. с п. лежат события из биографии Булгакова. Будущий писатель в сентябре 1917 г. после окончания Киевского университета был назначен земским врачом Никольской земской больницы Сычевского уезда Смоленской губернии. Никольское в П. с п. превратилось в Мурьино, а Сычевка - в Грачевку. Описанная в рассказе операция по ампутации бедра действительно имела место, как отмечается в справке о деятельности Булгакова в Никольской больнице, выданной 18 сентября 1917г. Сычевским земством, однако, очевидно, была произведена не в первый день приезда в Никольское 27 сентября 1916 г., а позднее. В П. с п. автор намеренно сдвинул события на год вперед, чтобы день, означивший трагедию девушки, попавшей в мялку и получившей тяжелую травму, и который в реальности был последним днем пребывания в Никольском, пришелся бы как раз на преддверие Октябрьской Революции, символически предвосхищая кровь и страдания, которые вызовет этот переворот. Слова отца дочери: "Только чтоб не померла. Калекой останется - пущай" вполне могут быть отнесены к послереволюционной судьбе России и, скорее всего, отражают надежды самого автора П. с п., что страна все-таки выживет, пусть и покалеченная властью большевиков. Как будто такой оптимизм вызывает и финал рассказа, где героиня остается жива, а ее отец дарит врачу в знак признательности полотенце с петухом. Однако красный петух на полотенце и красная кайма по подолу искалеченной девушки подсознательно будят тревогу. Ведь происходит эта последняя встреча через два с половиной месяца после начала действия, т. е. в начале декабря 1917 г. ("в окне сиял один из первых зимних дней"), уже после революции, когда крестьяне сплошь и рядом пускали помещикам "красного петуха" и проливалась первая кровь в братоубийственной войне. Характерно, что при републикации П. с п. в 1963 г. дата приезда врача в Мурьинскую больницу была по цензурным соображениям исправлена на 16 сентября 1916 г., что в большей мере соответствовало реальной биографии Булгакова, но полностью противоречило замыслу рассказа.