Булгаков

"ПЕТР ВЕЛИКИЙ", либретто оперы. При жизни Булгакова опера не ставилась, а либретто к ней не публиковалось. Впервые опубликовано: Советская музыка, М., 1988, №2. Тема П. В. родилась во время общения с композитором и музыковедом Борисом Владимировичем Асафьевым (псевдоним: Игорь Глебов) (1884-1949) в связи с совместной работой над оперой "Минин и Пожарский". 12 декабря 1936 г., когда постановка "Минина и Пожарского" была отложена, Асафьев писал Булгакову: "Намерены ли Вы ждать решения судьбы "Минина" или начать думать о другом сюжете уже теперь? Сюжет хочется такой, чтобы в нем пела и русская душевная боль, и русское до всего мира чуткое сердце и русская философия жизни и смерти. Где будем искать: около Петра? В Радищеве? В Новгородских летописях (Борьба с немцами и всякой прочей "нечистью") или во Пскове? Мне давно вся русская история представляется как великая оборонная трагедия, от которой и происходит извечное русское тягло. Знаете ли Вы наметки Грибоедова о "1812 годе", т. е. наброски трагедии из этой эпохи? Тема, тоже давно меня манящая. Там также личность ликвидируется тяглом. Конечно, бывали просветы (Новгород и Ганза, Петр и Полтава, Александр I и Париж), когда наступала эра будто бы утех, право государства на отдых после борьбы за оборону и отсюда ненадолго шло легкое раскрепощение личного сознания от государственного тягла, но и эти эпохи мираж. Действительность с ее лозунгом "все на оборону" - иначе нам жить не дадут и обратят в Китай - вновь отрезвляет умы. Простите за косноязычные рассуждения, это всего лишь наметки для того, чтобы указать Вам, чего мне хочется. Трагедия жизни Пушкина, его "Медный всадник", Иван IV, жертвующий Новгородом; Екатерина II, жертвующая своими симпатиями к французской вольтерианской культуре, а вместе и Радищевым, и Новиковым; Петр, жертвующий Алексеем; Хмельницкий (Украиной в пользу Московии) и т. д., и т. д. - все эти вариации одной и той же оборонной темы. Не отсюда ли идет и на редкость странное, пренебрежительное отношение русского народа к жизни и смерти и неимоверная расточительность всех жизненных сил?!"

Сам Асафьев был профессиональным историком, в 1908 г. окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, под руководством академика С. Ф. Платонова (1860-1933) успешно защитил дипломную работу "Негласный комитет императора Александра I (1801-1803). Историческое исследование из эпохи преобразовательных стремлений императора Александра I в первые годы его царствования", посвященное как раз короткому периоду после очередной войны, когда наблюдалось относительное раскрепощение личности от "государственного тягла". Интересно, что безоговорочное официальное признание творчества Асафьева в советскую эпоху последовало в годы Великой Отечественной войны и в послевоенное время, когда на волне кампании "борьбы с космополитизмом", пусть в уродливой форме, произошло некоторое раскрепощение русского национального сознания: в 1943 г. композитор был удостоен Государственной премии и избран академиком АН СССР, в 1946 г. получил звание Народного артиста СССР, а в 1948 г. стал первым председателем правления Союза советских композиторов, одновременно сделавшись вторично лауреатом Государственной премии.

Булгаков, несомненно, во многом разделял взгляды Асафьева на русскую историю и так же, как и композитор, проецировал на нее схему зависимости личности от "государственного тягла". Еще в начале 30-х годов в антивоенной пьесе "Адам и Ева" драматург показал бесперспективность и опасность оборонной пропаганды, проникшей во все поры советской жизни, поскольку следствием новой войны непременно будут новые страдания и возможно даже гибель всего человечества или возвращение его в первобытное состояние. В 1936 г. интерес к родной истории был одной из побудительных причин работы Булгакова над "Курсом истории СССР". Поэтому предложение Асафьева писать либретто новой оперы на тему русской истории он охотно принял. Близость взглядов Асафьева и Булгакова доказывается также положительной характеристикой композитора в дневнике третьей жены писателя Е. С. Булгаковой. 16 июня 1936 г. в связи с первым визитом Асафьева к Булгаковым она отметила: "...Асафьев вообще понравился ему (Булгакову - Б. С.) - он очень умен, остер, зол". Очевидно, как и драматург, композитор был зол на свое положение в советском обществе, отсутствие творческой свободы, невозможность реализовать замыслы, в первую очередь оперные (ставились почти исключительно асафьевские балеты). В записи 16 января 1938 г., после новой встречи с Асафьевым, Е. С. Булгакова почти дословно повторила его характеристику - "умен, остер и зол". Очевидно, взгляды композитора, как и либреттиста, не менялись со временем, и Булгаков чувствовал к нему стойкую симпатию, хотя ни одна из их совместных опер так и не была поставлена. 13 февраля 1937 г. драматург известил Асафьева:

"Ко мне обратился молодой композитор Петунин и сказал, что хочет писать оперу о Петре, для которой просит меня делать либретто.

Я ему ответил, что эта тема у меня давно уже в голове, что я намереваюсь ее делать, но тут же сообщил, что Вы ее уже упомянули в числе тех, среди которых ищете Вы и, что если Вы захотите осуществить Петра, я, конечно, буду писать либретто для Вас.

Итак, желаете делать Петра или хотите остановиться на чем-нибудь другом, насчет чего мы с Вами можем подумать?

Если Петра не хотите, я скажу Петунину, что Петр свободен, а так как я все равно либретто это, полагаю, буду делать (если Большой примет тему), то пусть он сговаривается с Большим, пробует, тем более что он строит свои надежды на этой опере".

16 февраля 1937 г. Асафьев ответил: "Вкратце: о работах с Вами. Петра обязательно со мной. Я подбираюсь к нему давно и не хотел бы ни его, ни Вас уступить кому-либо. Затем, с Вами же намерен делать Хаджи Мурата (тоже давно облюбовываю и с ужасом услышал, как Керженцев (тогдашний глава Комитета по делам искусств. - Б. С.) назвал эту тему для оперы в числе желанных: я его умолял никому ее не выдавать). И, наконец, в третью очередь (с Вами же) 1812 год по наметке трагедии А. С. Грибоедова... Если останусь жив, непременно сделаю эти три вещи".

Впервые работа над П. В. зафиксирована в дневнике Е. С. Булгаковой 15 июня 1937 г. (в черновиках начало работы над либретто помечено 7 июня 1937 г.): "М. А. работает сейчас над материалом для либретто "Петр Великий". Сегодня мы как раз говорили о том, как бы уберечь ему эту тему. Чтобы не вышло того, что с "Пугачевым". Миша придумал несколько месяцев назад эту тему для либретто, предложил Самосуду (главному дирижеру и художественному руководителю Большого театра Самуилу Абрамовичу Самосуду (1884-1964). - Б. С.). Тот отвел. А потом оказалось, что ее будет писать композитор Дзержинский - очевидно, со своим братом-либреттистом. Вот что делают с Мишей!" Над текстом П. В. Булгаков трудился все лето. О своей работе над либретто он сообщил Асафьеву и предложил тому писать музыку. Об этом говорится в недошедшем до нас письме, на которое композитор ответил 4 июля 1937 г.: "Насчет "Петра" не только не остыл, но безумно рад Вашему известию и готов взяться за работу в любой момент. Урывками, правда, но часто, все время, когда есть свободные часы, заглядывал в материалы по "Петру", пособрав их у себя порядком, поэтому я в "курсе дела". Значит, если Вы, милый, чуткий и добрый человек, хотите доверить оное либретто еще раз мне мне, не только как мне, но и отверженному композитору, на которого гневается музыкальный Юпитер (как античник, я не помню, гневался ли олимпийский Юпитер на тех, кого он сам обижал!), я могу только от всей души вас благодарить. Только большая серьезная волнующая меня работа может поднять меня из состояния глубокой грусти, в какое меня загнали. Но ведь Комитет вычеркнет меня как композитора с обложки Вашего либретто? Или лучше написать и музыку, а потом уж преподнести все вместе?! Ну, Вам виднее, а я с нетерпением буду ждать либретто и еще Ваших писем, хотя и кратких". У Булгакова не было оснований сомневаться, что добрые слова, сказанные Асафьевым в его адрес, были искренними. Еще 2 июля 1937 г. жена драматурга занесла в дневник рассказ только что приехавшего из Ленинграда одного из булгаковских друзей - театрального художника Владимира Владимировича Дмитриева (1900-1948): "Вечером Дмитриев опять пришел, сидел до трех часов ночи. Он сказал, что они с Асафьевым много говорили о М. А. и решили, что М. А. необычайно высоко стоит в моральном отношении, что, - как забавно сказал Дмитриев, - другого такого порядочного человека они не знают. М. А. сделал свою гримасу - поджал губы, поднял брови, голова набок. Дмитриев дды!.."