Русская жизнь. Захолустье (ноябрь 2007)

На это накладывается еще и третий фактор - особое устройство российской дорожной сети. Горизонтальных связей между населенными пунктами у нас практически нет. Дороги из пункта А в пункт Б равной значимости идут, как правило, через пункт В, который является иерархически более высоким уровнем. Между двумя деревнями самый удобный проезд - через райцентр, между райцентрами - через город. Исключения, конечно, есть, но в целом иерархически организованная дорожная сеть поддерживает провинциальность.

Далее. Труднодоступность провинции касается и внутреннего ее строения. Там невозможно ни до кого достучаться - начиная от ближнего и кончая властями. Есть миф об особой теплоте, душевности и отзывчивости провинциальной жизни, где люди еще помнят соседей по лестничной клетке и «здоровкаются» с незнакомыми на улице. Это можно сыскать; случается и добрососедство, и хорошее дальнее родство - с семейными торжествами, взаимопомощью и т. п. Но в целом провинциальная жизнь - это жизнь изолянтов.

Как- то раз на одном интернет-форуме прошло сообщение о том, как некий юноша из маленького городка (где-то «на северах») повесился, не найдя работу по специальности. В дальнейшем выяснилось, что специальность у него была -администрирование Linux-серверов. Это не просто востребовано, это очень нужно. Форумы бушевали: да как так, да не может быть, да я бы сам взял его на работу. Я читал и понимал: история могла быть реальной. Юноша просто не знал, куда тыркнуться. Провинция - это такое место: там совершенно некуда пойти.

Еще один признак провинциальности: дикий голод на события, новости. Это не значит, что в провинции ничего не происходит. Но происходят там только происшествия, то есть что-то заведомо не имеющее ценности. То, что в центре (даже маленьком) становится частью истории, в провинции тут же превращается в труху.

Помню, я был знаком с человеком из города К-ва (не хочу обижать город, поэтому не уточняю). Товарищ перебрался в Москву уже лет пять как, обжился и привык, а К-в вспоминал только нехорошими словами. Я это списывал на обычную неблагодарность провинциала. Но был особый случай: в Москве случился теракт. Реакция товарища была такой: «У нас там все, небось, завидуют. Если бы у нас такое случилось, то нас бы по телевизору показали». Как же это надо хотеть попасть в телевизор (по провинциальным меркам - в историю), чтобы так подумать.

Кстати, о терактах и провинциальных скандалах. Пресловутая Кондопога - хороший пример, как городок (имевший уже, кстати, задатки маленького центра) сумел существенно повысить свой статус за счет малоприятного, в общем-то, происшествия. Внимание высшей власти к городу возросло на порядки, что создало новые трудности, но и новые возможности. Плюс самосознание - имя города, доселе известное только полиграфистам, стало нарицательным, вся страна выучила, где в этом слове ударение. Хотя бы на какое-то время жители Кондопоги ощутили в центре событий - то бишь, в центре как таковом. На карте России появилась еще одна окрашенная точка.

Впрочем, тут важно не переусердствовать. Самый известный город нашей страны, Грозный, в советское время - глушайшая провинция. Теперь он перестал ею быть, но и быть он тоже перестал. Сейчас его отстроили, но это уже другой город.

Но довольно о грустном. Поговорим о противном.

* * *

Житель глуши, дорвавшийся до центра, - вечная тема для ламентаций. В любом европейском языке имеется презрительное словечко «провинциал» в значении «тупой болван из глуши, не знающий последней моды и незнакомый с культурой, который при этом что-то из себя корчит». Русские словцо тоже подхватили, так как чувствительны к обидным словам, особенно указывающим на некультурность. Кстати, это характерный признак именно провинциального сознания - нервическая реакция на такие обвинения. Например, культовый американский фантаст Хайнлайн, побывавший в СССР и сочинивший по этому поводу язвительное эссе, заметил, что слово «nekulturnie!», произнесенное с правильной интонацией, действует даже на интуристовских администраторов.

Про провинцию даже песен не поют. Это, кстати, родовая ее черта. Есть песни про центры: про Москву, еще больше про Питер; этот город с особенным чувством воспевают провинциалы типа того же Шевчука. Есть песни туристические, есть профессиональные - скажем, фольклор геологов или там нефтяников - они про дальние края, то есть какие-нибудь Саяны, про горы и кручи, про тайгу, на худой конец про тундру, только бы не про «волчьехренск». Провинция - не центр и не дальние края. Последние являются точкой притяжения хотя бы для эскапистов. Провинция не привлекает никого. Это область чистого отталкивания, «место, куда никто никогда не приедет». Зато оттуда - бегут.

Для жителя центра, например, для настоящего коренного москвича - это неприятно. Его раздражают понаехавшие, и это совершенно естественно. Но можно и понаехавшего понять. Он совершил именно бегство - из мест гуманитарной катастрофы. Человек, рванувший из волчьехренска, чувствует себя как спасшийся от пожара, наводнения и укуса вампира. Поэтому он и ведет себя как человек, спасающийся от опасности. То есть предельно биологично: стыд и совесть у него отключаются. Он цепляется пальцами за московский воздух, и не оторвешь эти пальцы. Впрочем, никто так не ненавидит понаехавших, как понаехавшие раньше. Это опять же биологическое: так спасшийся пассажир «Титаника» бьет гарпуном по рукам лезущих в шлюпку, чтобы та не перевернулась.

Увы. Наши «энергичные провинциалы», парвеню с претензиями, все чаще минуют Москву и прочие местные центры, устремляясь в NY и LA - где центральность центральнее и жизнь настоящее. К нам же прибывают те, кому стоило бы оставаться у себя, строить свои города и свои государства. Провинциалы, не желающие стать частью центра, а желающие превратить немногие российские центры в филиалы провинций (неважно, родных ли или восточных шайтан-аулов, если кого волнует национальный вопрос). Провинция едет сюда не для того, чтобы переродиться, а чтобы надуть нас своей пустотой.

Скажу просто: иногда идешь по родному московскому переулку и чувствуешь острое желание уехать куда-нибудь в Мышкин.

Дмитрий Быков

Смерть народника

Из цикла «Типология»

«Типология» - обширная серия очерков, развивающая идею циклического развития России и неизбежного повторения тех или иных ситуаций и биографий, сопровождающих ее историю. Как показывает опыт, прогностическая польза налицо, но процент читателей, которым все мои аналогии кажутся притянутыми за уши, остается стабильно высоким. Этим читателям лучше не тратить желчь попусту и почитать что-нибудь другое. Есть люди, для которых набоковская «пестрая пустота» утешительнее любой закономерности - и, возможно, человек, едущий по железной дороге и уверенный в своей способности выбирать направление, действительно счастливей того, кто понимает ЖД-устройство.

I.

Поскольку вся русская история более-менее помещается в сто лет, неутомимо воспроизводясь в разных декорациях с одним и тем же результатом, основные ее персонажи суть не люди со своим набором пристрастий и убеждений, а социальные роли, и вся нравственная коллизия заключается не в том, совершать или не совершать тот или иной поступок, а в том, принять ли тетрадку с ролью при их распределении или гордо отказаться, провалившись в массовку. Соглашаясь на роль, актер подписывается на целый комплекс действий, от которого его не может избавить даже самоубийство на сцене: если не досказан последний монолог - веревка оборвется, пистолет даст осечку. Персонажей каждого из сегментов русского исторического цикла несложно перечислить по пальцам: в литературе - свой набор. В эпоху революций обязательно бурно расцветает поэзия и несколько вянет проза, идет бурная борьба архаистов с новаторами, наиболее популярен оказывается музыкальный сентименталист с умеренно прогрессивными убеждениями, обреченный сказать революции «да»: аналогии между Жуковским, Блоком и Окуджавой могли бы составить предмет отдельного исследования. В эпоху заморозка от всего многообразия остается один большой поэт - транслятор общественных запросов, соразмерный государю и уважаемый им, несмотря на все несогласия; от либералов он бедствовал, но при тиране выжил. Пушкин эту нишу обозначил, Пастернак делал все, чтобы из нее выпасть, но в 1931 - 1937 годах играл примерно подобную роль, что и отрефлексировал в стихах: «И те же выписки из книг, и тех же дел сопоставленье»… Для оттепелей характерен бурный расцвет талантов в условиях государственного патроната и дозволенных свобод, для застоев - общественная депрессия и декаданс; но самой интересной фигурой в философии и литературе времен оттепельно-застойного перехода является народник.