Москва и москвичи

анщиков обслуживает Кирсаныч. Особенно много у него починок. То и дело прибегают к нему заказчики: тому подметки, тому подбор, тому обсоюзить, тому головки, а банщицам - то новые полусапожки яловочные на резине для сырости, то бабкекостоправке башмаки без каблуков, и починка, починка всякая, Только успевай делать. У каждого заказа надпись, из каких бань и чья обувь. Летом в телегу, а зимой в сани-розвальни запрягает Петр Кирсаныч немудрого старого мерина, выносит с десяток больших мешков, садится на них, а за кучера десятилетний внучек. - Перво-наперво в Сандуновские, потом в Китайские, потом в Челышевские! - Знаю, дедушка, знаю, как всегда! Воскресенье - бани закрыты для публики. В раздевальне собираются рабочие: Кирсаныч обещал приехать. Вот и он с большим мешком, на мешке надпись мелом: "Сандуны". Самая дружеская шумная встреча. Кирсаныч аккуратно раскладывает свою работу и начинает вызывать: - Иван Жесткий!.. Федор Горелый!.. Семен Рюмочка!.. Саша Пузырь!.. Маша Длинная!.. Тогда фамилии не употребляли между своих, а больше по прозвищам да по приметам. Клички давались по характеру, по фигуре, по привычкам. И что ни кличка -то сразу весь человек в ней. Иван действительно жесткий, Федор - всегда чуть не плачет, у Рюмочки-нос красный. Маша-длинная и тонкая, а Саша - маленький, прямо-таки пузырь. [291] Получают заказы. Рассчитываются. Появляется штоф, стаканчик, колбаса с огурцами - чествуют и благодарят земляка Кирсаныча. Он уезжает уже на "первом взводе" в Китайские бани... Там та же история. Те же вызовы по приметам, но никто не откликается на надпись "Петрунька Некованый". Только когда вытряхнулись из мешка блестящие сапоги с калошами, на них так и бросился малый с сияющим лицом, и расхохотался его дядя: - Некованый! Опять штоф, опять веселье, проводы в Челышевские бани... Оттуда дальше, по назначенному маршруту. А поздним вечером - домой, но уж не один Кирсаныч, а с каким-нибудь Рюмочкиным,-оба на "последнем взводе". Крепко спят на пустых мешках. Такой триумфальной гулянкой заканчивал Кирсаныч свою трудовую неделю. Сандуновские бани, как и переулок, были названы в начале прошлого века в честь знаменитой актрисы-певицы Сандуновой. Так их зовут теперь, так их звали и в пушкинские времена. По другую сторону Неглинки, в Крапивинском переулке, на глухом пустыре между двумя прудами, были еще Ламакинские бани. Их содержала Авдотья Ламакина. Место было трущобное, бани грязные, но, за неимением лучших, они были всегда полны народа. Во владении Сандуновой и ее мужа, тоже знаменитого актера Силы Сандунова, дом которого выходил в соседний Звонарный переулок, также был большой пруд. Здесь Сандунова выстроила хорошие бани и сдала их в аренду Ламакиной, а та, сохранив обогащавшие ее старые бани, не пожалела денег на обстановку для новых. Они стали лучшими в Москве. Имя Сандуновой помогло успеху: бани в Крапивинском переулке так и остались Ламакинскими, а новые навеки стали Сандуновскими. В них так и хлынула Москва, особенно в мужское и женское "дворянское" отделение,