Наполеон. Афоризмы

Я хорошо понимаю, как Фуше удалось составить списки изгнанников; но я не могу уразуметь, как там оказались имена, которые я там нашел.

Испанцам ничего не оставалось, кроме как принять конституцию, которую я предложил им под Байонной; к сожалению, тогда они для этого еще не созрели (я говорю обо всем народе).

Объединить цвет талантливых личностей всех классов в Институт было прекрасной идеей. Исказившие сей момент национальной славы должны были обладать очень скудным воображением.

Человеческий разум породил три очень важных завоевания: право, равенство налогов и свободу нравов; монарх, если только он не спятил, никогда не будет попирать эти три основы человеческого общества.

Часто, читая «Цензора», я думал, что его редактирует Талейран или Поццо ди Борго. Книга насквозь антифранцузская, авторы — пустоголовые идеалисты; они выставляют сами себя кретинами, поучая королей.

Когда нация перестает жаловаться, она перестает думать.

Я не думал лишь о себе при Фонтенбло; я действовал во имя нации и армии; если я сохранил титул императора и не зависимость суверена, то это потому, что, допуская оскорбление со стороны врага, я не мог позволить служившим мне храбрецам краснеть.

Есть определенный тип воров, чья поимка не предусмотрена законом, и они воруют самое ценное для человека — время.

Есть во Франции люди, которые возвращаются к хартии, когда их охватывает страх; это как картежник возвращается к своей женушке, когда проигрался.

Мадам де Сталь писала о страстях как женщина, хорошо разбирающаяся в предмете. Часто она напыщенно высоко описывает всякую ерунду, и она никогда не выглядит более глупой, чем тогда, когда претендует на глубину мысли.

Время республик прошло; скоро в Европе не останется ни одной.

Если в механике известно три величины, то четвертая вскоре будет найдена (конечно, при должном знании математики).

Большинство испанцев жестоки, невежественны и дики; в то время как я приказывал обращаться с пленниками в темницах Лиможа, Перигюе и Мулэна гуманно, они истребляли, пытали и казнили моих солдат. Капитуляция генерала Дюпона в Байлене сопровождалась насилием, не имеющим аналогов в истории.

Я всегда могу возвыситься над оскорбившими меня, простив их.

Любое партийное сборище является объединением глупцов и мошенников.

Когда я высадился в Каннах, в газетах написали: Восстание Бонапарта; пять дней спустя: Генерал Бонапарт вошел в Гренобль; одиннадцать дней спустя — Наполеон вторгся в Лион; через двадцать дней — Император приехал к Тюильри. А теперь изучайте общественное мнение по газетам!

После того как у меня были все богатства Европы, я покинул ее на корабле с двумя сотнями тысяч франков. Англичане не усомнились, что это соответствует моему достоинству; купец, который сжег пачку долговых обязательств на пятьдесят тысяч дукатов, полученных от Карла V, показал себя душевно более щедрым, чем сей император.

Нет никаких тайн ни в арифметике, ни в геометрии. Из всех наук эти две лучше всего тренируют человеческий ум.

Со времен моего падения писаки, которых я содержал, называют меня не иначе как узурпатором[] они не знают, что я сам мог бы стать властителем всех монархов. Во Франции не способны писать ничего, кроме романов.

Макиавелли учит, как сохранить завоеванное; я вижу только один способ — быть сильнейшим. А министр Флоренции — сущий профан в политике.

Пренебрежение к ошибкам приводит к потере популярности так же легко, как и грандиозный государственный пере ворот. Любой владеющий искусством управления не будет рисковать кредитом доверия, не имея для этого весомых оснований.

Я не вникал в переговоры с немецкими государями; после победы при Аустерлице я увлек их за собой; они пытались объединиться со мной все время, пока я был победителем. Александр может проделать с ними то же самое, победив пруссаков и австрийцев.

Монарх никогда не избегает войны, если он ее хочет; а когда его вынуждают к войне, он должен поторопиться обнажить шпагу первым, чтобы совершить активное молниеносное вторжение, в противном случае все преимущества будут на стороне агрессора.

Локк дает искусные определения и умело распоряжается, но с логикой у него плохо.

Если бы в империи Тиберия были якобинцы и роялисты, у него не было бы времени на всякие франтовские развлечения.

Привычные места полемик вышли из моды, и полемики заняли место в политике.

Я установил отличия таковыми, какими они должны быть по моему мнению; а именно: я поставил их в соответствие титулам и трофеям; мое дворянство — не феодальное старье; капралов я сделал баронами.

Будь я одним из тех правителей, за которых все делают другие, а сами они не предпринимают ничего, я бы согласился только на королевство за Луарой.

Не думаю, что Франция когда-либо лучше осознавала, что такое порядок, чем под моим правлением.

Состоявшийся государь должен вести себя как Цезарь, обладать манерами Юлиана и добродетелями Марка Аврелия.

Человек должен повиноваться узде, которая на него надета сейчас, а не той, что была раньше.

Спрашивать, насколько религия необходима политике, то же самое, что спрашивать, насколько необходима операция человеку с опухолью; все зависит от благоразумия врача.

Этот краснобай Тацит говорит, что опасно оставлять в живых тех, кто был однажды разорен; я убедился в этом на собственном опыте!

После неудачи под Москвой меня сочли умершим для политики; мою личность и имя оставили в воспоминаниях; три месяца спустя я появился вновь во главе двухсот тысяч солдат.

Мое восемнадцатое брюмера имело грандиозные последствия: ведь именно с этого момента началось восстановление общественного порядка во Франции.

Когда награды сеются щедрой рукой, их подбирают преимущественно недостойные люди, а добродетельные самоустраняются. Никто не пойдет забирать награду на поле боя, если сможет получить ее в палатах.

Я обнаружил, что и революционеры, и эмигранты ненасытно жадны к богатствам и привилегиям. Мне бы нравилось возвеличивать новых людей; но, не имея возможности делать это, я брал их как можно больше в рядах моих солдат.